Атанас Мандаджиев - Старт

Но почему отчуждаются остальные? Ведь ты все тот же, а они меняются. Может быть, ты случайно задел их? Тебе так хочется, чтобы они пришли, отыскали тебя, как бывало прежде, чтобы можно было расслабиться, облегчить душу.

Но расслабляться нельзя. Любое твое слово может быть неверно истолковано. Любой из них может оказаться доносчиком.

Ты не мнителен. Но начальство всегда начеку, начальство считает альпинистов сорви-головами, начальство боится, что они возмутят общество каким-нибудь рискованным действием на скалах. Наверняка у начальства есть в группе свое ухо. Но кто?

Вот, например, об этом восхождении начальство знало еще прежде, чем все было окончательно решено. Кто сигнализировал? Деян? Немыслимо. Никифор? Никогда. Сверху его раскритиковали, и он сердит. Тогда кто же?

Может быть, именно этот вопрос царапает тебе душу, невидимым ядом отравляет твои отношения с друзьями.

Новая снежная волна лишает его сознания.

Новый отрезок сознания, словно одинокий стебель водоросли, влекомый течением.

Он снова переживает прощание с женой и ребенком.

О этот непереносимый взгляд, исполненный тревожного обожания!

Молодая женщина изнурена ожиданием и скрытой разъедающей ревностью. Она провожает его до порога. Он спешит к этим крепким румяным девчонкам с их звонким смехом, который словно эхо отдается в скалах. А она исхудавшая, бледная, измученная. И в воображении ее встают их загорелые щеки, от блеска которых она слепнет.

Но она нарочно говорит о мелочах:

— Не забудь фуфайку!

— Оставь! Она рваная! — Он раздраженно отводит руку жены.

— Я зашила! — тихо напоминает она.

— Ты моя заботливая! — привычно замечает он.

Поспешно ласкает ее, целует малыша.

Она тает в его небрежных объятиях.

Она чувствует, что он уже далеко.

У нее нет сил остановить его хотя бы на миг.

Широкими, жадными шагами спешит он навстречу новому дню.

Словно отпущенный из заточения на свободу. Дом остается вдали вместе с запахом теплой кашки для ребенка.

Огромная нежность всегда запаздывает. Она так долго спешит к самому близкому, что когда достигает его, он уже мертв.

Снежная волна возвращает вожака назад.

Он бросается к жене.

— Ты что-то забыл? — изумляется женщина.

— Тебя! — шепчет он.

Но она не понимает.

— Почему ты вернулся? — Ей страшно.

Прилив нежности так необычен, что пугает и отталкивает:

— Я не пойду! Я останусь с тобой! — заявляет он незнакомым ей голосом.

И вдруг обожание на ее лице сменяется разочарованием:

— Как? Но ведь тебя ждут! На тебя рассчитывают!

— И Деян отказался, — убеждает он задыхаясь. — Почему я должен идти?

Он схватывает ее и хочет прижать к груди, как в первый день их любви. Но объятие его прервано. Жена отталкивает его, как чужого:

— А я-то верила, что ты самый смелый на свете!

Она любит его таким, каков он есть!

И вожак сознает, что нет пути назад.

Надо оставаться собой до самого конца.

Самый близкий ему человек будет презирать его как труса, если он возвратится умудренным и примиренным.

Он заставил любить себя смелого, неблагоразумного, отчаянного. И таким должен оставаться до конца.

И отяжелевшими ногами удаляется он от родного дома.

Лавина топит вожака в своей белой пене.

С львиным ревом, с львиной гривой, она достойна вожака.

Он хочет бросить нам спасительную веревку.

Но лавина опутывает его своими белыми бечевками и швыряет на костер.

Вожак горит на белом огне, словно мученик.

Дым вьется до неба.

— Деян, друг, почему ты оставил меня?! — выкрикивает он задыхаясь.

Лавина отвечает злобным смешком.

— Никифор, почему ты не предупредил меня?! — из последних сил кричит Найден.

Лавина злорадно хихикает.

И вожак сгорает на ледяном костре с чувством непоправимой виновности.

Суеверный вначале сном, затем предчувствием, после — кожей и наконец — всем телом и сознанием вошел в железный вихрь лавины.

Начался неравный поединок с водоворотом снега.

Собрав все силы, он отбивался от налетающих пенистых волн. И одновременно боролся с образами дурного сна, одолевающими его.

Раннее утро перед восхождением. Сонная муть.

— Где мои ботинки? — Он ищет на пороге, под кроватью, в шкафу…

Вещи многозначительно молчат.

— Кто взял мои ботинки? — Он выходит во двор.