Элис Хоффман - Карибский брак

После этого случая Камиль стал искать встреч с моей служанкой. Прошло немного времени, и он уже сидел на кухне, пока она готовила обед, как сидел в детстве на кухне мадам Галеви, в дом которой его тянуло, словно это было самое интересное место на свете. Он до сих пор носил на пальце ее золотое кольцо, и как-то я увидела, что он крутит его, разговаривая с Жюли. А однажды я заметила блеск кольца в полутьме коридора, где Камиль что-то шептал Жюли, обняв ее за талию. Я постаралась нарушить их уединение. Однажды Жюли пришла ко мне в комнату, когда я читала.

– Вы что-то хотели? – спросила я.

Она посмотрела на меня, и было ясно, чего она хотела.

– Надеюсь, я не побеспокоила вас, – сказала она.

– Побеспокоили, побеспокоили, – ответила я.

Если бы она осталась дома, то вышла бы замуж за какого-нибудь работника фермы, не умеющего ни читать, ни писать, но она приехала в Париж, увидела большой город, а встреча с моим сыном еще больше изменила ее взгляд на мир. Но это не изменило ее внутреннего мира – это я знала по собственному опыту. Я не могла позволить ей разрушить жизнь Камиля. Если я знала заранее, в какой день мой сын будет дома, а не в своей мастерской, то отпускала Жюли в этот день домой. Камиль взбунтовался.

– Твои хитрости и попытки держать ее в ежовых рукавицах бесполезны, – заявил он мне однажды.

– Если бы она хотела тебя видеть, то осталась бы здесь, – возразила я, желая посеять семена недоверия в его мозгу. Я старалась удержать его в пределах нашего семейного круга и действовала, возможно, жестко, но это меня не пугало. Когда Камиль узнал, что Жюли уехала домой, он отправился вслед за ней в Бургундию и установил свой мольберт прямо в снегу. Я стала думать, что мадам Галеви прокляла меня, чтобы я поняла всю боль ее потери. Никто из слуг не намекнул мне, что моего сына можно застать в буфетной, где он обнимает за шею Жюли, сидящую у него на коленях. Да и с какой стати они стали бы мне докладывать? Я была для них требовательной хозяйкой, которой было важно, чтобы кофе был горячим, а брюки мужа как следует выглаженными. А дети были молоды и влюблены. Подозреваю, что Жюли пахла яблоками – однажды я нашла несколько огрызков в кармане ее передника. Семена просыпались на ковер, и я не смогла найти их, даже ползая по ковру на коленях.

Тогда-то я осознала, что нанимать ее было ошибкой.

Как библейский Иаков семь лет ждал Рахиль, так и мой сын семь лет добивался руки нашей кухарки. Сначала я пыталась отговорить его, но мои уговоры не имели успеха. Я говорила с ним открыто, как, по моему мнению, должна говорить мать с сыном. Мы сидели в моей комнате, где я повесила портрет Жестины и маленький вид Нотр-Дама. У Камиля было много новых картин, но я любила две эти ранние работы. Однако это не значило, что я была готова во всем ему потакать, пусть даже его считали выдающимся мастером многие другие художники. Их мнение не помогало оплачивать счета.

– Что бы ты ни говорила о ней, это не изменит моих намерений, – твердил Камиль.

У него были грубые руки, одежда требовала стирки, но его манеры привлекали женщин. По-видимому, он унаследовал их от своего отца, в котором всегда чувствовалась французская утонченность.

– Она необразованна, – указывала я.

– Ты тоже была необразованна, – парировал Камиль.

– Меня учил мой отец, – напомнила я ему.

– Ну а ее я могу научить всему, что надо, – сказал он.

Он забросил ногу на ногу. В нашей гостиной его запачканная красками одежда выглядела неуместно, но я не решалась упрекнуть его за это.

– Наш народ всегда боролся за выживание, поэтому мы стараемся держаться вместе и считаем грехом брак с человеком не нашей веры.

Он рассмеялся, покачав головой:

– Не смеши меня. Это ты говоришь мне о необходимости соблюдать все правила при вступлении в брак? Разве не я вынужден был ходить в моравскую школу и не стал бар-мицва? Разве мы не были отвергнуты общиной? И все из-за тебя. Ты поступала по собственному усмотрению.

– Но твой отец принадлежал к нашей вере. Мы не погрешили против Бога.

Камиль поднялся, устав спорить со мной и поняв, что это безнадежно.

– Дело было просто в том, что ты любила его, так что не учи меня поступать по-другому.

Меня уже в который раз потрясло, насколько упрям и своеволен был наш сын. Стоило запретить ему что-либо, и он тут же непременно делал это. У него всегда был свой, особенный взгляд на мир, и сейчас это проявлялось даже сильнее, чем прежде. Мы продолжали поддерживать его материально, платили аренду за его мастерскую, а впоследствии, когда он переехал от нас в другой конец города, и за квартиру. Я чувствовала в сердце давно знакомую мне горечь из-за непонимания, существующего между матерью и ребенком, известную мне теперь и с материнской стороны. Когда я проходила в коридоре мимо зеркала, мне иногда казалось, что это промелькнула моя мать. Это была ее месть мне. Как я обращалась с ней, так теперь мой сын обращался со мной.