Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

Она была его первой женой, но в день, когда он впервые ее увидел, была просто семнадцатилетней девчушкой по имени Арлин Сингер, вышедшей постоять на переднем крыльце под вечер, который словно бы завис во времени. У Арлин только что умер отец, и всего несколько часов назад закончились поминки. Человек десять соседей собрались исполнить тягостный обряд за тяжелым, красного дерева обеденным столом, которым вот уже сколько лет никто не пользовался. Сейчас стол ломился: жестяные формочки макаронной запеканки с сыром, торт, покрытый ядовито-красной глазурью, большущее блюдо фруктов — на добрый месяц еды, если б у Арли не отшибло аппетит.

Отец Арлин служил капитаном на пароме и был, особенно в последние годы, центром ее вселенной: в тисках болезни капитан разгорелся ярким пламенем, звездой, сияющей в ночи. Обычно немногословный, начал рассказывать истории. О скалах, вырастающих из темноты, о таинственных рифах, будто затем лишь и созданных, чтобы пускать ко дну паромы; о людях, которых он знал и которые утонули, сгинули безвозвратно. Красным мелком рисовал звездные карты, которые выведут тебя к дому, если ты потерял дорогу. Говорил о племени, обитающем по ту сторону пролива, в далеком Коннектикуте — что якобы перед лицом беды у них отрастают крылья. Так-то они не отличаются от нормальных людей, но когда, скажем, тонет корабль или бушует пожар — тут обнаруживают свое отличие. Только тогда прибегают к средству, дарующему спасенье.

На ночном столике у капитана лежала пригоршня камушков, проглоченных им, если верить его словам, в дни молодости: корабль, на котором он плыл, пошел ко дну, и он единственный остался жив. Стоял на палубе и внезапно, в мгновение ока, очутился в вышине, взмыл в небо. Оттуда рухнул стремительно в полосу коннектикутского прибоя, где и наглотался всласть прибрежной гальки.

Когда пришел врач — сообщить больному, что надежды на выздоровление нет, — мужчины выпили вдвоем, и вместо кубиков льда капитан положил в стаканы виски по камушку.

Это вам на счастье, сказал он врачу. А я хочу одного — пусть будет счастлива моя дочь. Мне другого счастья не надо.

Арлин горько плакала у постели отца и умоляла не покидать ее, но это был не тот случай, когда у нас есть право выбора. Напоследок, покуда капитана еще слушался голос, он дал ей один совет: будущее, сказал он, неведомо и непредсказуемо, а потому Арлин должна быть готова практически ко всему. Когда отец лежал при смерти, Арлин была раздавлена горем; теперь оно сменилось ощущением невесомости, какое бывает, когда человек теряет опору под ногами. Малейшее дуновенье могло бы унести ее прочь, в ночное небо, по просторам вселенной.

Держась за перила крыльца, Арлин наклонилась над азалиями. Кустами пунцовых и розовых цветов, усеянных бутонами. Несмотря на нынешнее свое положение, Арлин была оптимисткой. Ей, по молодости лет, стакан виделся не полупустым или наполовину полным — он представлялся ей красивым предметом, который можно наполнить чем угодно. Шепотом — точно сказанное вслух непременно сбудется — она заключила договор с судьбой.

Первый же, кто пройдет сейчас по улице — мой суженый, и я стану хранить ему верность, пока он будет верен мне.

И, затаив дыхание, дважды повернулась на каблуках, как бы скрепляя договор. На ней были любимые туфли — те, что отец купил ей в Коннектикуте — кожаные лодочки, такие легонькие, что ходишь в них словно босиком. Рыжие волосы по пояс. Семьдесят четыре веснушки — она их считала — и прямой долгий носик, не сказать, чтобы слишком большой — напротив, по уверениям ее отца, не лишенный элегантности. Она следила, как меркнут небеса. В вышине протянулась полоска пепла, щепотка сажи из дымохода. Возможно, там был ее отец, наблюдал за нею сверху. Возможно, он стучался в крышку гроба, умоляя выпустить его наружу. Или, может, был все еще с нею, здесь, в ее сердце, и потому у нее всякий раз стесняло дыхание при мысли, как ей жить без него. Одиночество поселилось в душе у Арли, оставив, впрочем, место и надежде. С прошлым было покончено. Теперь по ясности, по прозрачности она уподобилась стеклу. Была мгновением во времени. Промозглый вечер, две звездочки на небе, полоска сажи, кучка болтливых, едва знакомых ей соседей в столовой. Она внушила себе, что на улицу, где она прожила всю жизнь, явится ее будущее — если только хватит терпения дождаться. Если верить в судьбу.