Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

В гостиной между тем судачили об Арлин — так, словно и ее, заодно с отцом, уже нет в живых. Ее было, в общем-то, и хорошенькой не назвать: так себе, невзрачненькая, конопатая. Аттестат об окончании средней школы и, сколько можно судить, никаких особых дарований. Одно лето проработала в кафе-мороженом, а в старших классах открыла на дому салон по уходу за собаками: мыла в кухонной раковине шампунем бассетов и пуделей. Обыкновенная девушка, одна-одинешенька в доме, у которого первая же приличная буря свободно может снести кровлю. Ее жалели, но жалость, как всем известно, — чувство скоропреходящее.

С пролива донесся глухой гудок парома, идущего от Бриджпорта; похоже было, что к ночи падет туман — об этом переговаривались женщины, принимая со стола посуду и смахивая крошки, убирая торт и формочки с запеканкой, перед тем как выйти на крыльцо проститься с Арлин. Туман наползал густой, солоноватый; в таких туманах тонут фонарные столбы и дорожные знаки, а люди легко сбиваются с пути. Сырой, безветренный вечер. Соседи не сомневались, что, проводив их, Арлин вернется к себе, в пустой дом. Пройдет прихожую, в которой по-прежнему висят на вешалке плащи и куртки ее отца. Поднимется по лестнице, которую последние полгода не в силах был одолеть капитан. Бочком проберется мимо его комнаты, погруженной в молчание. Никто здесь не будет больше кашлять ночи напролет. Никто не позовет подать воды.

Но Арлин не уходила. Она продрогла до мозга костей и все-таки продолжала стоять на крыльце. Отец советовал ей готовиться к встрече с будущим, и Арлин, окрыленная надеждой, была готова. Когда же еще было явиться к ней ее судьбе, как не в самый горький час? То есть теперь, в этот сырой и пасмурный вечер? И — пусть не сразу, а по истечении трех часов, — вера Арли была вознаграждена. Туман к этому времени сменился мелким дождем, и на улице пахло сырой рыбой. Неподалеку остановилась машина; в ней сидел молодой человек, который, направляясь в гости, заехал куда-то не туда. Когда он вышел спросить дорогу, Арлин заметила, что он выше ростом, чем ее отец. Ей нравились высокие мужчины. Волосы, зачесанные назад. Красивые светлые глаза холодноватого серого оттенка.

— Здравствуйте! — крикнул он, подходя к ее дому.

Голос был не такой, как она ожидала — бесцветный и с гнусавинкой. Не важно. Сейчас могло произойти все на свете.

Вглядываясь в него, Арлин отступила назад. Испугалась, наверное, подумал молодой человек: какой-то посторонний на видавшем виды «саабе», доставшемся ему от отца, останавливается и заговаривает с ней — тут невольно оробеешь. Мало ли кто это может оказаться, в конце концов! Убийца, беглый арестант, маньяк, готовый вырвать у тебя сердце из груди…

— Я заблудился, — пояснил молодой человек.

В другое время он продолжал бы свой путь; останавливаться и спрашивать дорогу было не в его правилах. Но он опаздывал, а он принадлежал к числу тех, кто привык являться точно в срок. Нарушая привычку к пунктуальности, он начинал нервничать и делать глупости. Так, например, дважды проехал вокруг одного и того же квартала. А выезжая из дому, забыл проверить, полон ли бак, и теперь боялся, что не успеет найти бензоколонку до того, как у него кончится горючее.

Звали молодого человека Джон Муди, он был студентом, заканчивал Йельский университет, где изучал архитектуру. Дом Арли он отнес на глазок к коттеджам в стиле итальянского модерна, какие, начиная предположительно с 1860-х годов, встречаются сплошь да рядом в городках на северном побережье Лонг-Айленда. Запущенный, разумеется: кровля — точно засиженная мухами липучка, так как на дранке давным-давно облупилась краска, но при всем том не лишенный своеобразной затрапезной прелести, как не лишена ее и эта девочка, несмотря на кошмар, в который она облачилась, и на веснушки, рассыпанные по ее бледной коже.

Арлин была в пальто, хотя на дворе стоял апрель.

— Да вы озябли, — сказал Джон Муди.

Арлин приняла эти слова скорее как проявление заботы, а не пустую констатацию факта. На самом деле озноб бил ее в холодном свете будущего — свете, исходящем от этого высокого молодого человека, который не представлял себе, где он находится.

На Арлин накатывала слабость. Она с трудом держалась на ногах. Всю жизнь она жила в уютном коконе, жила ожиданием вот этого, зависшего округлым шаром вечера. Вот оно — то, с чего все начинается. Тем, что сейчас произойдет, определится ход моей жизни.

Джон Муди поднялся по ступенькам крыльца. Ну да, шаткие. Давно пора бы починить. Он на миг остановился, переводя дыхание, потом заговорил: