Элис Хоффман - Карибский брак

К нам приближалась элегантная дама в пелерине с меховой оторочкой поверх синего шелкового платья. Когда она, подняв руки, стала махать нам, я поняла, что это та девочка, которая сидела когда-то на ступеньках дома на сваях, а потом навсегда пропала.

Я была рада, что когда-то отдала свой шанс на удачу Жестине. Она кинулась обнимать дочь, к которой вскоре присоединились три симпатичные девочки двенадцати, десяти и девяти лет, а также маленький мальчик, прятавшийся за мамину юбку. Это был Лео, родившийся в августе и названный в честь зодиакального созвездия этого месяца, Льва. Месье Коэн, муж Лидди, нанял для нас экипаж. Лидди обняла меня и поздравила с прибытием в Париж.

– Я так рада видеть маму Камиля! Если бы не он, мы все никогда бы не встретились. Он такой замечательный юноша!

Сначала мы все отправились на квартиру Коэнов на острове Сите. Снова начался дождь, и мы кинулись от экипажа к парадному по каменным ступеням с перилами красного дерева, дети впереди всех. Лидди сказала, что угостит всех чаем, а затем ее муж отвезет меня на квартиру, снятую Фредериком, в которой уже поселилась моя больная дочь Дельфина. Квартира Коэнов была небольшая, но красиво обставленная; диваны цвета сомон и хрустальные газовые светильники были единственными вещами, которые месье Коэну разрешили взять из их старого фамильного дома. От Анри и Лидди отреклась не только еврейская община, как когда-то от нас с Фредериком, но и семья Анри. Лидия не могла считаться полноправным членом общины, потому что ее мать была совсем не еврейского, а африканского происхождения. Коэны нацепили траурные повязки, а раввин прочитал по Анри заупокойную молитву, потому что для своих родственников он больше не существовал. Его собственная мать была бы вынуждена не признать его, случись ей встретить сына на улице; его дети тоже стали для всех родных чужими, хотя до сих пор все обожали их и баловали.

Анри пришлось перейти в другой, французский банк, где он занимал отнюдь не директорскую должность. Родные предлагали ему встретиться без Лидди, но он отказался. С нами он своих родственников не обсуждал. Я старалась не вмешиваться в разговор Жестины с дочерью, но поневоле слышала обрывки некоторых фраз. Я подошла к окну и смотрела на Нотр-Дам, слушала звон колоколов и шум дождя на улице. Моя мечта наконец осуществилась, но я все еще не могла полностью осознать реальность этой новой жизни. Чтобы охладить свою кружившуюся от впечатлений голову, я прислонилась лбом к оконному стеклу, с другой стороны которого стекали капли дождя. Ко мне подошла Жестина.

– Они хотят, чтобы я жила здесь с ними.

– А тебе будет здесь удобно?

Лидди, слышавшая наш разговор, сказала:

– Разумеется, она останется здесь. Все девочки будут жить в одной комнате, а маму поселим в другой, с видом на реку.

Я пошла взглянуть на комнату, которую отдавали Жестине. В глубине души я надеялась, что она окажется неподходящей и я уговорю подругу жить со мной.

– Командир должен одобрить помещение, – объяснила Жестина дочери.

Но придраться было не к чему. Комната была маленькая, но симпатичная, оклеенная зелеными, как мох, обоями с золотыми вкраплениями и украшенная деревянными панелями кремового цвета. В ней была высокая кровать с большим количеством подушек в наволочках нефритового и алого цветов и комод, на котором стояла ваза с бледно-розовыми пионами, очевидно, появившаяся здесь в честь приезда Жестины. Нижняя половина окна была закрыта железной решеткой, висели шторы из камчатого полотна абрикосового цвета. Сена протекала прямо за окном. Я посмотрела на плавно текущую зеленую воду и на дождь и решила, что Жестине будет здесь хорошо.

– Одобряю, – сказала я.

Когда я уходила, Лидди разворачивала подарок, сшитое Жестиной лунное платье. Жестина разобрала ожерелье моей матери на отдельные жемчужины и зашила их в лиф платья. Она вложила в этот подарок дочери всю свою любовь к ней. Мы с Жестиной расцеловались на прощание. Мы совершили то, что мы планировали, и обе очень устали. Месье Коэн взялся проводить меня в мой новый дом.

– Не беспокойтесь о своей подруге, – сказал он мне. – Мы ее полюбили еще до ее приезда, а теперь будем любить еще больше.

Я поблагодарила его за щедрую помощь. Мы с ним были, в общем-то, родственными душами, готовыми на все ради любимых. Наша квартира на рю де ла Помп была слишком большой для нас, но искать другую не было времени. Дельфина была очень больна – я даже не сознавала до сих пор, насколько серьезно. Мы называли ее и Эмму двойняшками, потому что разница между ними в возрасте была минимальной и они всегда держались вместе. Дельфина была любимицей Фредерика, он называл ее цветочком и потакал всем ее прихотям, будь то ручные птицы или собаки. «У нее доброе сердце, как у тебя», – говорил он мне. Я улыбалась, зная, что он чуть ли не единственный человек во всем свете, который считает, что у меня есть хоть какое-нибудь сердце.