Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Работы подавались студентами неподписанными, и координатор конкурса в конце обсуждения очередного анонимного проекта просил автора представиться. Когда Наташа поднялась, главный архитектор сначала с удовольствием, которое и не думал скрывать, долго смотрел на неё, а потом произнёс фразу, включающую заветное слово:

— У вас есть талант, девушка, но вам нужно больше работать.

Слово, недолго покружив над головами внезапно притихших студентов, упорхнуло в открытую дверь аудитории и тут же стёрлось из памяти. Запал главный на Ваську, не устоял старик, снесло ему крышу от вида нашей красотки, решили на курсе, хотя все прекрасно знали, что главный архитектор города не тот человек, чтобы кидаться заветными словами направо и налево. Наташу воспринимали как яркое солнечное пятно, как экзотический цветок, и никто не рассматривал её как серьёзного в будущем архитектора.

Сергей потерялся, сник, когда Наташа его бросила — все знали, что их отношения закончились с её отъездом. «Оторва она все-таки, эта Василевская. Такому парню голову скрутила! А сама — фьюить — и упорхнула в Сочи, где тёмные ночи, — строго осудили Наташу Тамары. — И с доцентом Дунаевым чего-то мутила, и вообще. Вертихвостка, она и в Сочи вертихвостка».

Глава четырнадцатая

За полгода до знакомства с Батурлиным Наташа легко пережила тот факт, что Сонино плечо не пожелало быть подставленным для выплакивания. Мысль, что насквозь офранцуженная Софи Ланже могла бы стать жилеткой для слёз скоро стала казаться ей страшно глупой: это было бы слишком по-русски. Однако, когда спустя некоторое время Наташе понадобилось не женское сочувствие, а действенное дружеское участие, выяснилось, что эта штука стоит на вес золота, и взять её негде. Конечно, у Наташи был дед, который всегда пришёл бы на помощь, и, что немаловажно, сумел бы оказать эту помощь, но он слишком близко к сердцу принимал проблемы внучки, а она не могла заставить деда в очередной раз волноваться из-за себя.

Новая Наташина беда заключалась в том, что она вдруг перестала понимать, кто она такая есть. Однажды в Питерской электричке она наблюдала пустейшую, казалось бы, сцену: вдрызг пьяный мужик рефреном вопрошал у своей немолодой и смертельно усталой спутницы: «Нет, кто ты есть? Ответь: кто ты такая есть?». «А кто я такая есть? — с острой тоской неожиданно подумала тогда она. — Есть ли вообще эта «я»?». К тому времени в результате многочисленных операций и других разнообразных усилий французских врачей Наташино лицо уже не выглядело изуродованным, можно было сказать, что оно опять стало вполне привлекательным. Но лицо изменилось. Перемены, вроде бы, вышли незначительными, но это было не совсем её лицо. Глядя в зеркало, Наташа не узнавала себя; время шло, а она не привыкала к своему новому облику. Сначала она умудрялась не замечать, что теряет связь с собой, но издевательское вопрошание мужика из электрички неожиданно обернулись огромными валунами на её жизненном пути. Наташе стало не по себе, а потом и по-настоящему страшно.

С поступлением в ленинградский университет она в одиночестве жила на съёмной квартире, и это обстоятельство всегда, вплоть до памятной встречи в электричке, неизменно её радовало. Хорошо было возвращаться по вечерам в свою берлогу, зная, что можно уютно устроиться с книжкой на диване, и никто не будет мельтешить перед глазами, втягивать в пустую болтовню. В Питере Наташа стала завзятой театралкой, на спектакли ходила одна, и это ей нравилось: одиночество в данном случае предоставляло возможность, не отвлекаясь на необязательные вещи, растворяться в том, что происходило на сцене, а также между сценой и залом. Теперь же она вспомнила, что до сочинского кошмара ей непременно нужно было ретранслировать, и как можно большему количеству людей, свои художественные впечатления.

«Люди вообще меняются с годами», — пыталась успокаивать себя Наталья, прекрасно при этом понимая, что дело не в возрасте. Вот и в ленинградском университете она не завела друзей, а ведь когда-то половина молодого Загряжска ходила у неё в товарищах. Конечно, выпавшие на её долю испытания были не для слабонервных. Около двух лет она находилась в вынужденной изоляции, и после, когда ситуация несколько подправилась, всё равно избегала общения с прежними знакомцами — не хотела, чтобы до Сергея дошло хоть какое-то известие о том, что она покалечена, и вообще боялась расспросов. Наталья уехала из Загряжска, поступила на экономический факультет в Ленинграде, но будучи хоть уже не чудовищем, но ещё отнюдь не красавицей, чувствовала себя неуверенно, не знала, как держать себя в обществе раскованных и сплошь смазливых однокурсников, к тому же, на десять лет её моложе.