Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— Будем надеяться, что рано или поздно «Изумрудные слёзы» снова соберутся целиком, — произнёс Батурлин фразу, не понятую тогда ни Иваном Антоновичем, ни его внучкой.

— А если всё же чуть подробней об этом, дед? Ты был безоглядно счастлив в двадцать девятом году...

— У меня всё было хорошо, и дома, и на службе. У меня были любимая жена и чудесные дети, я работал под руководством выдающегося врача, водил дружбу с интересными людьми. Постепенно у меня стал складываться всё более оптимистический взгляд на происходящее в стране. Мне казалось, что жизнь медленно, но неуклонно входит в нормальное русло. Соображениями о том, что в Советской России здравый смысл отвоёвывает позицию за позицией, я как-то поделился с Дмитрием Львовичем. Он тогда уже оставил кафедру и со своей супругой, добрейшей Софьей Захаровной, безвылазно жил на даче. «Вы так думаете? — с грустью глядя на меня, спросил Дмитрий Львович. — Вы ещё верите в здравый смысл, голубчик? Ну-ну. А я, знаете ли, рад, что уже стар. Раньше мы с женой много горевали о том, что у нас нет детей. А сейчас я и этому рад: умирать спокойней будет». После той встречи я долго подыскивал контраргументы для мысленного спора с Дмитрием Львовичем. И, что самое глупое, легко находил их в своей повседневной жизни. Я был счастливым человеком до тридцать третьего года. Тогда Оленьку арестовали в первый раз. В ту пору она находилась на шестом месяце беременности.

Дед замолчал. Потом, оглядев своих слушателей, сказал:

— Ну, вот, опять испортил всем настроение. Не нужны были эти подробности. Владимир Николаевич только и спросил, что про Олины изумруды, а меня опять занесло не туда.

С того дня ни Наташа, ни Батурлин не задавали больше Ивану Антоновичу вопросов, которые могли вернуть его к горестным воспоминаниям.

Общение хозяев и гостя стало совершенно непринуждённым, так что ничего неожиданного не было в том, что однажды Владимир Николаевич попросил Наташу рассказать про своих друзей, а ещё лучше познакомить с кем-то из них.

Наташа попала в затруднительную ситуацию: ей не про кого было рассказывать, у неё уже давно не водилось друзей. И в лучшие времена при всей её фонтанирующей общительности она могла сосчитать близких друзей по пальцам одной руки. И то, если рука трёхпалая. Эта нестандартная рука вместе со многим другим осталась в жизни, более или менее равномерно протекавшей до того момента, как одиннадцать лет назад, в семьдесят первом году, ей пришла в голову неудачная мысль поехать к сочинской тётке.

В школе её закадычной подружкой была Соня, ныне мадам Ланже, живущая последние десять лет на Французской Ривьере. Наташа стала наезжать в Париж для лечения в клинике доктора Роша, и не сразу, а лишь когда медицинские манипуляции изменили её ситуацию к лучшему — не хотела нагружать подругу слишком тяжёлыми проблемами — встретилась с Соней. Та чуть ли не с первого дня Наташиного приезда на побережье принялась подыскивать для неё удачную партию среди знакомых мужа. И подыскала бы, если б Наташа оказалась более сговорчивой. Соня была рада подруге, но ни разу не коснулась печальной темы, приведшей ту во Францию. «Наверное, Соня деликатничает, не хочет задавать неприятных вопросов, — думала Наташа. Наверняка от своих родителей она в общих чертах знает, что со мной приключилось, а удовлетворять любопытство, расковыривая мои раны, не считает хорошим решением». Тем не менее, поговорить о своей беде Наташа очень хотела. А ещё сильней, чем выговориться, хотелось выплакаться, наконец, на плече у подружки: с того дня, как она появилась на пороге квартиры своей сочинской тётки, у неё не получалось заплакать.

Во время очередного визита на Ривьеру Наташа решилась поделиться с подругой тем, как проходит её лечение в клинике — ведь там случались непростые, даже мучительные моменты. Соня напряглась лицом, а как только Наташа догадалась замолчать, тут же перевела разговор в более лёгкое русло. Всё правильно, решила тогда Наташа: никто не хочет грусть делить. Сейчас, когда Батурлин спросил про её друзей, она подумала, что вряд ли Соня относится к означенной категории. Подруга детства, ставшая приятельницей — от слова «приятно».

Настоящие друзья случились в её жизни лишь однажды, в период учёбы на архитектурном факультете: Сергей, Герман и, конечно, Юля. Рассказывать про этих людей Батурлину будет не в пример сложней, чем живописать хозяйку шикарной виллы Софи Ланже. К тому же близкое знакомство с представителями если не элитарного, то, во всяком случае, весьма успешного слоя французского общества могло, вероятно, прибавить Наташе очков в глазах Батурлина. И всё же она решила познакомить его с Юлей Астаховой. Граф хотел через друзей лучше её понять: скажи мне, кто твой друг, и далее по тексту. Ну, вот, силь ву пле, мсье Батурлин.