Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Разумеется, полная тайна. Разумеется, нехорошо и опасно. У него появились внутренние трудности при встречах со Старым Медведем. Он, кстати, не понимал, как может отец позволять такое дочери. Он сам своей дочери не позволил бы. Хотя, что же было? Им даже просто увидеться и поговорить почти не удавалось. Капитан всегда на виду, о нем всегда известно – должно быть известно, где он находится. Надо было сменить место действия. Марта уехала в столицу: накопились всякие житейские дела. Ему предоставили краткий отпуск для консультаций со светилом-профессором в санатории нервных болезней. Он выезжал не один, поэтому не мог сразу лететь к ней.

… Но вот когда он распрощается со спутниками… В тесной комнатке станционной почты на черный стол ляжет голубой бланк телеграммы, и бледными разведенными чернилами из чернильницы с утонувшей мухой, царапающим пером он напишет чародейные слова: «Буду завтра южным экспрессом. – И еще напишет: «Телеграфируйв третий вагон». В дороге, в третьем вагоне – получит от нее ответ. А потом увидит ее на перроне.

Впереди была бесконечность воли и счастья. Совершенно не сознавалось, что бесконечность кончится послезавтрашним вечером. Три дня и две ночи. Он зашел в вокзальную гостиницу принять душ и переодеться. Полусонный парикмахер невольно вскинулся от его шрамов, но вежливо оживился: «С границы? Шрамы украшают мужчину!» Но он еще не привык к своему новому лицу. Потом рубцы побледнеют, но тогда он багровели ужасно…

Ночь была уже совсем летняя, черно-прозрачная. Пустынный проспект уходил вдаль двумя рядами фонарей и платанов. Когда он подошел к ее дому, веял рассвет. Узорные ворота на кирпичных столбах были заперты, но калитка только притворена.

Цветущий открытый двор. Вот ее окна. На первом этаже сразу налево от ворот. Она спит. Не надо будить. Он стоял, стоял, стоял, глядя, как чернота стекол становится зеркально-стальной под светлеющим небом. Было очень тихо. Он тихо отворил и затворил тугую дверь парадного. Нашел стерженек звонка и тихо надавил. Колокольчик не зазвенел, а чуть-чуть стукнул, царапнулся, шорохнулся. Но через мгновенье дверь распахнулась. Они оба вскрикнули. Обнялись на пороге, спотыкаясь о брошенный саквояж. «Это ты? – Это ты?

Я думал, ты не услышишь. – Я думала, ты не приедешь… – В половине третьего… Не хотел будить…». Он обернулся, запер дверь и сказал: пойдем скорее. Она пробормотала: «Ты здесь, а я как будто все еще жду тебя». Но он уже видел, где ее комната с белевшим углом раскрытой постели. «Не бойся, – шептал он, – я тебя поберегу. Скажи… Назови сроки». Она добросовестно назвала, глядя растерянно и одной рукой расстегивая пуговицы его куртки, а другой не позволяя ему развязать пояс черного кимоно. Гладкий шелк скользил. Невесомо слетел на пол.

Он опустил ее на постель, и она словно попала в жестокий прибой, который крутил, тащил и не давал дышать. «Постой, подожди, отпусти!» – вскрикнула она, и он мгновенно отпустил. Приподнялся с улыбкой, любуясь испугом. Провел щекой по щеке. Она почувствовала бугорки шрама и перестала сопротивляться. И опять прибой понес ее на камни, разжимая, как раковину. Когда все было открыто, он ощутил преграду, жестче отворил ей бедра и сорвался с цепи. Как будто цепь долго держала его за горло, а теперь рассыпалась. Освободительно. И это была она. Он не забывал ее ни на мгновенье.

Долго, стыдно и ужасно. И настолько больно, что ей приходилось стискивать волю, чтобы терпеть. И когда это наконец кончилось, она не успела исправиться: он увидел и прикушенные губы и зажмуренные ресницы. «Ну прости меня, ну прости, девочка моя», – шептал он с искренним раскаянием, сдерживая благодарный смех и целуя ее в глаза. «Я так тебя люблю…» – отвечала она, хотя на «прости» надо отвечать «прощаю».

Он рассказывал, как менял поезда и мысленно рвался прицепить себя вторым паровозом, чтоб побыстрей доехать. Ему было так радостно рассказывать, что он даже удивился – почему? Она слушала, улыбалась, осторожно обнимала его, но с нарастающим беспокойством. Пора было сказать одну вещь, которую говорить совсем не хотелось: попросить его встать, чтобы сменить простыни. Спокойно, чуть стеснительно, в тоне доверчивой дружеской простоты. Она долго собиралась с духом, но ничего не вышло. Еле выговорила, путаясь в словах и задыхаясь от мучительного смущения. Неловко встала и поскользнулась на брошенном халатике. Он вскочил и поддержал ее. На белой простыне горел вишневый круг. Как разлитое горячее вино. Его словно ожгло. Как будто тонкий язык огня побежал по телу. Он сжал ее, смял, бросил лицом в подушку и надолго потерял голову. Потом гладил, как ребенка, целовал растрепавшиеся косы, но она все не оборачивалась. «Девочка моя, маленькая моя, что? Больно?» Но теперь тон дружеской доверчивости был наготове. «Пройдет. Не смотри, а то мне неловко. Поменяю белье». Пятно протекло насквозь. Пришлось подстелить полотенце. Все это ужасно. Подхватила снятую простыню и убежала. Не знала, спешить или медлить. Холодной водой кровь отстиралась. Пальцы подрагивали. Пузырек с марганцевым порошком укатился под ванну. Еле вытащила.