Елена Иваницкая: Делай, что хочешь

Бегство от действительности и прорыв к реальности – одно и то же. Это умонастроение еще называют духовным поиском, обретением своего места в жизни, юношеской неприкаянностью и подростковой дурью.

С годами и под пристальным вниманием не остается ничего явного, что ни стало бы тайным.

Диктаторская власть – это могучий, грозный таран, чтобы сокрушить вражескую твердыню и оставить в развалинах собственную страну.

Среди людей, которые не хотят и не умеют подчиняться, хороших руководителей не найти.

У волка-оборотня человеческая тень, у человека-оборотня – волчья.

В опасном деле лучшая страховка – готовность к поражению. Но она отнимает победу.

Призвуком счастливого «наконец-то!» звучит ребенку всякий стук в дверь. «Ты готов?» – слышит молодость. «Да!» – зрелость. Призвуком «Так скоро?» отзывается даже самый долгожданный стук в старости.

Только жуткие предсказания дают надежду быть услышанным. Чем жутче, те лучше.

Большинство поколений уверено, что живут в аду, что хуже времен не бывало, и при них все кончится. Меньшинство твердит, что все прекрасно – плывем в солнечное будущее, царство разума или еще куда-нибудь. Но большинство этого меньшинства тоже думает, что живет в аду, хуже времен не бывало и при них все кончится.

Спасение человечества – весьма распространенная деятельность, от которой солонее всего приходится спасаемым.

Обида на жизнь – ворон-морок, клюющий печень. И глаза.

Во времени растут города и сады. В лесу времени не существует.

Экзамены на вольные и лихие молодеческие пороки еще противнее гимназических.

Трагическое самопожертвование под иным углом зрения оказывается попросту беспомощным подлаживанием к силе обстоятельств.

Вырвал и сжег одну за другой все страницы дневника, кроме первой. Сам не знаю зачем. Может быть, в честь отъезда на границу и начала новой жизни.

Делай что хочешь. Чего не хочешь, не делай. Понимай свои желания…

Надо же, какие странные бывают принципы.

…Ты слышал когда-нибудь о рудниках Магона? Я там родился. Может, и хорошо, что не слышал, сейчас расскажу. Вроде бы нашли под Магоном богатые залежи железной руды. Не забывай, это еще при диктатуре. Нагнали народу, закрепили за рудниками. Все худшее, что только можно наскрести у крестьян и горожан, собралось у дагонских недокаторжан. Не воля, не каторга, а поближе к каторге. Не город, не деревня, а поближе к деревне. Залежи оказались то ли скудные, то ли трудные, руда выходила золотая, а не железная. Правда, дороги строили, это да. Порядки полувоенные, нищета оголтелая, уезжать запрещено. Беглецов ловили, судили – и на тот же рудник, но уже настоящим каторжником. Но ребенок ведь не знает, в какую жизнь он родился и бывает ли другая.

Маму звали Катрина, она была из местных, а не пригнанных и жила со своей старшей замужней сестрой, моей теткой Анной. В шестнадцать лет мама вышла замуж и через месяц после свадьбы родила сына. Так что у меня был брат. Он не дожил до года. Мамин муж завербовался на какую-то стройку – единственная возможность вырваться. На рудниках случались лишние рабочие руки. Это было незаметно, потому что на работу гнали всех и очень мало платили. Запрет уезжать закоренел столбом. Ни туда, ни сюда. Вербовщиков однако впускали. Время от времени.

Три года он изредка писал, а когда вернулся забрать жену – где-то там вцепился зубами, удержался и получил разрешение привезти семью, – у мамы уже был я. Кто мой отец, не знаю. Скорее всего кто-то из заезжих вербовщиков. Даже тетка не знала.

Ничего этого я, конечно, не помню, а только слышал. Покричали, поплакали, подрались, посуду побили, мама уехала с мужем, а годовалого меня оставила бездетной тетке. Она была гораздо старше сестры. У нее умерли двое детей, но это особая история. Так что маму я совсем не помню и можно сказать, даже не видел. Только младенческими глазами. Когда уже что-то стал понимать, а на улице говорили «этот, которого шалава-мать годовалым бросила», спросил у тетки, что все это значит. И тетка мне объяснила: шалава слово нехорошее, а мама хорошая, так что это неправда. Моя хорошая мама Катрина правильно сделала, что оставила меня ей, Анне, потому что она, Анна, любит меня больше всего на свете и даже купит мне сегодня леденцов и орехов. В общем, тетка меня утешила, порадовала, а попутно и нечаянно искоренила веру в непогрешимость старших и улицы. Я все понял и с тех пор серьезно отвечал, если приходилось, что мама хорошая и правильно сделала. Надо мной потешались, но стали говорить, сначала в насмешку, а потом по привычке – «этот, у которого мама хорошая».