Елена Котова - Период полураспада

– Мы хотим для наших дочерей самого лучшего, – вздохнула Маруся. – Ирка для Тани, Алочка – для Гули… Но все-таки что главное? Главное – научить их трудиться.

– Ты совершенно права. Лень – мать всех пороков… Алочка – прекрасная мать. Да, она хочет, чтобы ее дочь была лучшей, что в этом плохого? Она столько в нее вкладывает…

– Алка растит дочь карьеристкой, хочет научить ее ходить по трупам. Я даже не о том, что она тиранит Таньку. Как она будет жить с таким характером?

– Ах, Маруся… Оставим этот разговор…

В те редкие часы, когда Ирка отпускала дочь от инструмента, Таня бежала на участок Дамиров, где были все. Где была прежде всего ее сестра.

– Тань, что пришла? Мы в покер играем, ты не умеешь. Ну, сиди, смотри, если хочешь.

Танюшка чувствовала в словах сестры лишь презрение. Та играет с детьми целыми днями, ходит и на танцы, и на теннис, а ее отпускают на час-другой, не больше, да еще она младше всех. Она никогда не будет своей в Гулиной компании, и это такая же данность, как и рояль. Таня не считала себя несчастной. Если бы еще Гуля, ну совсем немножко… ну, не так выпихивала ее из своей компании… Но Гуля инстинктом ребенка, установками, данными матерью, боролась за собственное место под солнцем, ей было непросто в кругу избранных детей, она сама страдала от их кажущегося – или не кажущегося – высокомерия.

В пятницу вечером Гулька неслась по перрону навстречу родителям, светясь от счастья. Дедушка согласился поехать в Перхушково, к поезду, ура! А мог бы сказать, что «они» только испачкают его машину, что тормозные колодки вот-вот придется менять, а где их менять? Нет, вы сами скажите, где я возьму новые тормозные колодки? Только кататься любите, а кто саночки будет возить? Когда у дедушки случалось такое настроение, маме с папой приходилось из Перхушково ехать на автобусе, и вместо получаса они, нагруженные сумками, добирались от станции часа полтора.

– Ал, скажи им, чтобы оставили Мишку в покое. Что за привычка лезть в чужую жизнь… – Виктор снял фуражку и отер пот с лысины, в пятничной электричке стояла привычная духота.

– Витя, как ты можешь так говорить? Какая чужая жизнь, это наш брат. Разве не понятно, что после смерти матери он совсем растерялся? Тетя Мила вырастила его маменькиным еврейским сыночком, он не приспособлен к жизни. Как мы с Иркой оставим его одного? Витя, сзади тебя крючок освободился! Повесь туда сумку с тортами, ты их своими коленями уже все измял.

– Вы все его так затиранили своими наставлениями, что он уже шагу ступить боится. Постоянно все на ваш суд выносить, сама подумай… Он так вообще никогда не женится.

– А ты не думаешь, что Мишка ждет, чтобы мы приняли за него какое-то решение? Пошли, уже Перхушково…

Три лета на Николиной Горе семья обсуждала вопрос возможной женитьбы Мишки. Что он был маменький сыночек, осиротевший со смертью тети Милы, было ясно. Что никогда не выстроит жизнь без помощи семьи – тоже. У Мишки завязался роман с разведенной женщиной, старше него, у которой была дочь. Алка с Ирой, и их матери бесконечно и безысходно решали вопрос: что лучше, а может, что есть меньшее зло… С одной стороны, женщина с ребенком, разве он не в состоянии найти себе что-то лучшее? С другой стороны, а может, и не в состоянии, может, ему и стоит прислониться к этой?

– Мамочка, папа… вы приехали! Мы уже три поезда встретили, а вас все нет. Нет, бабуля не приехала, деда говорит, что впятером в машине, да еще ваши сумки… Машина может сломаться.

Соломон, тщательно вглядываясь в дорогу, как правило пустынную, осторожно ехал в сторону Николиной Горы. Сорок километров в час. Не больше.

– Ала, не отвлекай меня. Да, мама здорова. Можно подумать, тебя это интересует. Ты привезла ей лекарства? Не отвлекай меня, сейчас будет пост ГАИ. В прошлом году меня тут оштрафовали. Вы меня сбили с толку своими разговорами, и я въехал на перекресток без остановки.

– Соломон Анатольевич, да будет вам. Завтра возьмем Мишку, пойдем за грибами…

– Смотря какая будет погода. Гуля, ты мне мешаешь, будешь ерзать, больше никогда не поедешь на переднем сиденье.

Виктор Пикайзен, отрешившись от семейных радостей и забот, готовился к конкурсу Паганини, а семья принимала это как само собой разумеющееся, для всех это было главное событие того лета шестьдесят пятого года. Самый значимый в мире конкурс скрипачей, на котором нередко первая премия никому не присуждалась, ибо наградить ею можно было лишь того, кто мог извлечь из скрипки звуки, передающие замысел и душу великого композитора. К конкурсу допускались скрипачи не старше тридцати четырех лет, а Виктору только что исполнилось тридцать один.