Елена Котова - Период полураспада

– Алочка, я привезла Гуле мохеровый свитер. Хочу только кофе, сделаешь мне? У вас растворимый? Ты умеешь делать из него настоящий капуччино?

– Да, Таточка, научилась в Болгарии… – Алка в шестьдесят седьмом съездила на месяц в командировку в Болгарию. Это была ее первая поездка за границу, и, хотя Алка повторяла присказку, что «курица не птица, Болгария не заграница», она прикоснулась к тому миру, который всегда ее манил. Помимо работы на металлургическом комбинате Алка побывала в горах, увидела настоящие лыжные подъемники и горнолыжников, катавшихся голыми по пояс и «загоревших как черти». Съездила на Золотые пески и на Слнечъный бряг, где, несмотря на март празднично одетые люди гуляли вдоль моря, сидели в кофейнях, пили вино в погребках и ресторанах.

– Ты правильно делаешь капуччино? Надо долго растирать кофе с сахарным песком, чтобы получилась пена. Только потом наливать кипяток и молоко.

– Татка, а как мама? Она совсем к нам не приезжает.

– Мама Тамара? Все хорошо. Я очень рада, Алочка, что сумела помирить ее с отцом.

– Как? Когда? Ты никогда нам не рассказывала! Они теперь вместе?

– Не то чтобы вместе, но нет той прежней ожесточенности. А как дела у Гули? – никто не умел так менять тему разговора, как Татка, когда той не хотелось о чем-то говорить.

– На нее нет никакой управы. Кошмарный характер, ни с кем не считается.

– Алочка, это не мое дело, – это была обычная Таткина фигура речи. – Но разве мы с Ирой не говорили тебе, что ты сама постоянно приучала Гулю к тому, что она исключительная?

– Исключительность – это прежде всего самодисциплина. А Гуля распустилась. Ее уже два раза пытались из школы исключить. Преподаватели от нее плачут. Правда, преподаватели еще те. Я им так и сказала….

Лена Котова стояла на чердаке школы в кругу мальчиков, где семиклассники прогуливали физику.

– «Партагас» слабо взатяжку выкурить?

– «На слабо» не буду, а так… Люблю покурить, – Лена Котова лихо затянулась сигаретой. – На физру идти неохота… Давайте лучше в преф сгоняем…

– А где?

– Да хоть в нашей раздевалке, когда девчонки переоденутся…

Курение на чердаке обернулось записью в дневник, игра в карты в физкультурной раздевалке – четверкой по поведению в четверти. Биологиня все никак не могла прищучить Лену Котову, когда та на пару с подругой называла учительницу громким шепотом «Лидка-улитка», тут же поднимая на обернувшуюся биологиню лживо-невинные глаза. Но когда Котова сорвала урок английского, англичанка на пару с биологиней понеслись к директору.

Классу задали изложение темы «Английская эпоха Просвещения», Лена Котова не приготовила урока и с легкостью убедила и остальных, что и те не знают темы. Подняв руку, она на прекрасном английском, подчеркнуто употребляя выражения, отсутствовавшие в школьном лексиконе, которые она почерпнула у репетитора, заявила: «On behalf of our group I would like you not expect us to discuss the English Enlightenment, which none of us has prepared. We would like to ask you to explain it to us once more» [2].

– Котова ведет за собой класс, за что ее и выбрали комсоргом. Но ведет она его не в ту сторону! – доказывали директору англичанка, Алла Гавриловна, прозванная «Гориллой», и биологиня «Лидка-улитка».

Алочка раз за разом приводила в школу Витю в форме полковника с колодками наград, тот, ерзая на стуле, вздыхал, а Алочка интеллигентно и твердо разъясняла директору, что у ее дочери много энергии. Преподаватели не способны направить эту энергию в нужное русло, потому что у них нет подхода к детям. На это, как радостно рассказывала Гуля одноклассникам, «Лидка-улитка» заявила директору: «Либо я, либо Котова!» – а директор не сказал ничего, но через месяц «Лидка-улитка» из школы исчезла.

Пришел чешский кризис, семья по вечерам вновь вслушивалась в голоса западных радиостанций. Гуля думала, что войны все же не миновать. Она уже не выключала, как в раннем детстве, радио, чтобы война не пришла, это было бесполезно: в шкафу висела полевая форма отца с подшитым воротничком и стоял вещмешок с продуктами, упакованными согласно предписанию. Мобилизацию ожидали каждый день. «Бабуля и деда пережили две войны, мама с папой – одну, – размышляла Гуля по ночам. – В этой стране всегда войны… С другой стороны, их каждый раз как-то переживают, и мы переживем… Ведь не может быть, чтобы так все враз и кончилось».

Виктор, приходя с работы, делился полушепотом с Алочкой, что парторг, собирая коммунистов и беспартийных на политинформацию, говорит о неизбежности отпора врагу, повторяя: «Наша цель не Прага, наша цель – Бонн». Алка вспоминала Югославию, Будапешт пятьдесят шестого, повторяла, что вся «эта система» может держаться только на штыках. Лишь бы Витю не отправили в Чехословакию… Витю отправили туда только в феврале шестьдесят девятого, когда уже не было стрельбы, а русские принялись строить по все стране новые базы для ограниченного контингента советских войск. Почти три месяца Виктор провел в Словакии, где русских ненавидели не с такой силой, как в Чехии. Из Братиславы он вернулся в Москву с двумя чемоданами подарков и с поседевшим венчиком волос, обрамлявших лысину. О Чехословакии не говорил, рассказал только, что пару раз им пришлось съездить в Чехию, где их машины забрасывали помидорами и тухлыми яйцами, а одна женщина на улице плюнула его товарищу в лицо, что-то выкрикивая. По вечерам он сидел на кухне, пил чай, курил одну сигарету за другой, отходя от пережитого шока и позора увиденной собственным глазами ненависти к его стране.