Елена Котова - Период полураспада

Несомненно прав Виктор был по крайней мере в одном: Гулю лепила мать. Лепила, как считала нужным. Для дочери Алка была единственным авторитетом и лучшей подругой. Вместе они разучивали оперные партии, мать учила дочь танцевать танго. Она же определила Гулю в клуб юных искусствоведов Музея изобразительных искусств имени Пушкина и позаботилась о том, чтобы дочь прочла все, что должен прочесть «по-настоящему интеллигентный человек».

– … и делать это нужно сейчас. В восьмом классе будут экзамены, в девятом надо уже готовиться к университету. Мы должны составить список книг, которые ты обязана прочесть как самый минимум-миниморум. Главное – зарубежная литература, ее в школе не проходят. Что ты записала?

– Осборн, Грэм Грин… так… Ромен Роллан…

– …роман «Жизнь». Остальное – советская агитка, а это прекрасная вещь, любовь, чудные характеры сестер… «Мадам Бовари» не забыла?

– Нет. Еще Гауптман, Ибсен – «Кукольный дом», Дюренматт… Что еще?

– «Глазами клоуна» Генриха Бёлля, – Алка хорошо помнила, как открыла для себя мир зарубежной классики в семьях подруг в военном Новосибирске.

Гуля переписала список синим карандашом на лист ватмана, повесила на стене. Прочтя очередную книгу, разукрашивала ее название красным. Особо понравившиеся – еще и желтым.

– Папа! – кричала она. – Смотри, уже больше половины раскрашено!

– Папа в ванной, – отвечала Алка.

Даже в том, что в жизни тех лет происходило так мало событий, была своя прелесть, уют повседневности и житейских забот. Воскресенье, вечер… Соломон раскладывает пасьянсы, не какую-нибудь «косыночку», а «тройку», где думать надо. Катя смотрит, как Слоник перекладывает карты, подсказывая правильный ход, но Слоник находит еще более верный… После «тройки» идет в ход и «косыночка», что поделаешь, если весь вечер им приходится сидеть в собственной комнате, потому что и кухня, и ванная заняты… Виктор же ни с кем не считается!

Воскресная ванна была для Виктора отрадой. Он лежал до обморочной дурноты, подливая воду, выходил распаренный, красный и садился за кухонный стол в майке и кальсонах, как после настоящей бани. Алка готовила ужин, а он пришивал погоны к свежей гимнастерке.

– Ну что, дочь. Неси свою форму, пришью и тебе воротничок с манжетами.

– Пап, возьми сам, мне некогда, я читаю.

– Витя, ты манжеты пришивай так, чтобы отворот был ровно такой же, как на воротнике-стоечке…

Покончив с погонами и воротничками, Виктор раскладывал на кухонном столе старое детское одеяло и начинал глажку. «Отпаривал» собственные брюки, потом дочкино форменное коричневое платье и черный передник, уносил на плечиках выглаженные вещи в шкаф. Вечерняя воскресная рутина, начавшаяся утром завтраком из картошки с селедкой, заканчивалась.

Танюшка училась в ЦМШ, в классе Оборина. По специальности, то есть фортепьяно, заканчивала в год по два класса. Не позднее четырнадцати надо было поступить по классу фортепиано в консерваторию, чтобы закончить ее к восемнадцати годам. Кроме ЦМШ Таня ходила в школу хореографии при Гнесинке. На концертах для родителей Гуля поражалась, какие у Тани и других девочек настоящие пуанты, белые пачки, как у настоящих балерин. Гулька не могла смириться с несправедливостью жизни. Она так умоляла маму отдать ее в балетную школу… Теперь уже поздно, она для балета старая, но можно же в хореографический кружок во Дворце пионеров. Но мама говорит: «трата времени». Почему Тане можно танцевать, а ей нельзя?

Танюшка же ко всему относилась спокойно. Танцевала с охотой, но когда через пару лет танцы по какой-то причине прекратились, не расстроилась. Папа привозил ей из-за границы игрушки, однажды привез белокурую Барби, которую она с удовольствием наряжала, но почему Гуля так страстно, чуть не плача, прижимала Барби к груди, Таня не понимала. Многочасовые занятия за роялем ее не тяготили, она постигала глубины музыки и ее внутренние пружины, эмоции, скрытые в технике исполнения, так же естественно, как дети учатся говорить. Казалось, ее собственные эмоции проявлялись лишь в музыке, а в жизни она была покладиста и неприхотлива. Разница характеров Алки и Ирки, глубоко запрятанная в лабиринте их бывшей квартиры, приобретала в дочерях очертания двух заведомо разных, несравнимых судеб, но об этом их матери не догадывались.

Татка, изредка приезжавшая в Москву, стала дамой с иной планеты, чуть располневшей блондинкой с неизменно строгим выражением лица и подчеркнуто аристократичными жестами.