Елена Котова - Период полураспада

Чувство вины по отношению к брату, к Моисею, к давно овдовевшей Риве – осколкам их семьи, оставшимся в квартире, гнало Алку на Большой Ржевский почти каждую неделю. Она возила Мишке и Моисею обеды, ходила с Ривой по врачам. Но когда дверь некогда зеркального вестибюля, с уже заколоченными фанерами зеркалами, закрывалась за ней, она испытывала облегчение.

– Витенька, ну что? – Алка открыла дверь мужу, с трудом державшемуся на ногах.

– Отказали, – Виктор тяжело стянул шинель, полковничью папаху, прошел в кухню и, сев на табуретку, закурил.

– Отказали… – ахнула Алка, – Ты угробишь себя этой квартирой. Опять пили?

– Что ты мне нервы мотаешь! Пили… Я моссоветовцев в ресторан водил. Не понимаешь, что ли, как дела делаются?

– Они что-то обещали?

– Отстань… Обещали… Все опять сначала…

Дядю Костю, бывшего долгие годы семейной палочкой-выручалочкой, в эти годы разбил инсульт, выхаживали его снова, конечно, Алка с Виктором. Каждое воскресенье они мотались на Таганку, возили продукты, находили массажистку, которая разрабатывала дяде Косте парализованную руку и ногу. Но едва тот начал поправляться, как паралич разбил и тетю Мусю, и Алка с Виктором теперь уже оплачивали двух массажистов, ездили в две больницы. Соломон по-прежнему ограждал Катеньку от страданий ее родных, твердя – не без оснований, надо признать, – что после трех инфарктов Катеньке вредно волноваться. Иногда Алочку у постели умирающих сменяла Ирка, но ее как-то не хватало на все… Виктор Пикайзен, его репетиции, гастроли, Танины концерты, ее конкурсы… Почему силы ухаживать за Костей и Мусей находили только Алка с Виктором? Над этим вопросом в семье не размышляли, ведь Алка с мужем сами выбрали этот вечный бег белки в колесе.

Виктор Степанович в конце концов пробил-таки для дочери шикарную однокомнатную квартиру на улице Кедрова у метро «Академическая», и тут же мать отправила дочь на горнолыжный курорт в Домбай – там, как ни крути, особая публика! В первый же день дочь с подругой познакомились с мальчиками, пошли с ними пить пиво, а вечером – к ним в гости, слушать игру на гитаре. Душа компании Боря долго целовал Лену Котову перед входом в ее корпус, говоря, что этим вечером он нашел свою любовь на всю жизнь, жаль, что ему уезжать в Москву на следующий день. Он слал Лене письма, которые та читала с замиранием сердца, что, однако, не помешало ей крутить роман с лучшим лыжником на склоне, ленинградцем. Лена начинала верить, что пришло ее время, что ей могут принадлежать все самые лучшие и удалые ребята.

Вернувшись в Москву, Лена была представлена родителям Бориса, а через две недели объявила собственным, что выходит замуж. В блаженном состоянии любви к себе и к жизни она проводила последнюю студенческую весну на втором футбольном поле за столовой МГУ.

В кустах на неприметной лужайке за вторым футбольным полем стояли две скамейки из досок, положенных на кирпичи, и камень, покрытый фанерой. Лужайку раз и навсегда оккупировали преферансисты МГУ. Играли только в «Ростов» – быстро и дорого: за пару с переменой, то есть за час сорок, полагалось расписать пульку на троих до пятидесяти по две копейки. Лена целыми днями ошивалась в этой, исключительно мужской, компании, прогуливая абсолютно все лекции. Мальчики относились к ней со снисходительным уважением: тянет на красный диплом, не посещая занятий, а играет в преферанс, как всякая баба… в общем, по-бабски. Ни на проигрыш, ни на выигрыш, а на процесс. Но игры не испортит. Пытался кто-либо из них обратить на себя Ленино внимание или нет – этого Лена не замечала, она собиралась замуж. Играла же целыми днями в карты лишь потому, что впервые мальчики с «зарубежки», да еще на два года старше, приняли ее за свою. Тем более, что ее Боря все равно на работе.

Алку, с которой дочь по-прежнему делилась всем, не заботило, что дочь прогуливает занятия: в зачетке у нее все годы были только пятерки. Компанию мальчиков-аспирантов «зарубежки» мать приветствовала, считая, что рано или поздно помимо преферанса дочь найдет в компании и иные привлекательные стороны. Но с известием о появлении в ее собственной жизни какого-то Бори из Люблино Алка, безусловно, не могла примириться. Дочь не просто неразборчива, такое впечатление, что ее тянет исключительно на помойки.

Алка включила все способы увещевания и принуждения. Под ружье она призвала свою теперешнюю лучшую подругу Соню, прозванную Котовым «Сонька – золотая ручка» за неукротимое желание уехать в Израиль и болезненную любовь к шмоткам, которые та без устали добывала у барыг возле «Березки». Алка пыталась призвать и Ирку, и та, хоть душой и не разделяя Алочкин гнев, отговаривала племянницу от этого замужества, понимая, что сестра растила дочь совсем не для этого.