Лора Белоиван - Южнорусское Овчарово

Тихонько, чтобы не спугнуть зверя, Белый прикрыл створку окна и отступил вглубь выстуженной комнаты.

В комнате душный полумрак из-за наглухо задернутых штор – Ник все время требует выключить свет, у него резь в глазах. Но свет проникает в комнату через плетение ткани: невозможно выключить солнце, хотя последние три дня снаружи то пасмурно, то переменная облачность. Больной капризничает и требует полной тьмы, как вампир, и баба Люда наконец приносит в комнату одеяло, чтобы прибить его гвоздями к оконной раме.

Увидев молоток в руках своей спасительницы, больной засмеялся и потерял сознание.

Сознание тут ни при чем. Когда человек дописывает начало новой главы, сознание шляется беспризорником, бессовестно разглядывает чужие лица и заглядывает в чужие окна, щиплет траву, пьет из луж и плюет в колодцы, прыгает в самолет компании El Al и шатается потом по городу Иерусалиму, от витрины к витрине, от камня к камню, от ворот до ворот, от потери к потере – пока не устанет, пока не сядет на корточки посреди памятливой брусчатки и не начнет выковыривать из ее щелей рубины и бриллианты чистой воды – просто так, ни за чем, от усталости, просто чтоб никуда не идти хотя бы десять минут, но чтоб не без причины не идти, а сугубо по делу: и чем не дело выковыривать драгоценности из мостовой?

Беспризорное сознание может навсегда остаться в местах, где ему лучше всего шлялось, когда хозяину было не до него: хозяин в тот момент был занят другим, он был поводком, проводком, ниточкой, палочкой, бездумной свистулькой, флейтой, трубой на бане; он не слышал холода, голода, времени и сову – летающую над ним, к слову, совершенно бесшумно; зато потом, когда сознание и хозяин встречаются (если встречаются), то оба с изумлением безмерным знакомятся с новостями, которые совсем и не новости – они оба все знали. Они сами все это и придумали – когда в Иерусалиме разбили задний стоп-сигнал на «Рено-Мегане» (осколки красного и белого пластика разлетелись в радиусе двух метров и застряли в щелях брусчатки), а в Южнорусском Овчарове бесшумно охотилась сова.

Сознание Белого всегда было порядочным господином. В этот раз оно так же, как и обычно, незамедлительно вернулось к патрону; вернулось и убедило его купить билет на самолет. Хоть El Al, говорит, хоть «Трансаэро», хоть что, но давай быстрее. Как ты думаешь, говорит, к чему тебе эти антилопы в саду, которых ты видишь даже после полноценного семичасового сна на свежем воздухе?

– Он как?

– Он спит.

– Ник? – Шепотом. – Ты как?

Ник спит. Ник не спит. Ник смотрит в потолок. На потолке, в углу, – паутина. Черный ее хозяин прячется за шторой. Он выходит лишь для того, чтобы встретить гостью – гостьи наступают лапками на ниточки, и ниточки начинают звенеть: «Бом-дили-бом, бом-дили-бом». Заходите, гости дорогие, а вот и я.

– Ник, надо принять таблеточку.

Что-то смутное связано с этой таблеточкой, что-то текущее, ускользающее. Нет, не вспомнить.

– А?

– На вот, запей.

Приходят к пауку, в основном, женщины. Смотреть, как он обнимает их, целует в шею, а затем в спину – всегда одно и то же! – очень занятно. Вот опять. Улетай, дура, ты у него не одна. Нет: «Бом-дили-бом, бом-дили-бом». Прямо в спальню, которая лабаз. Лабас дьенас, Николас, лабас дьенас. Ник сегодня немного поел бульону, но потом ему снова стало хуже.

– Ник?

– Николас. Да.

Он сказал «да», он вспомнил свое полное имя и улыбнулся – криво, жалко, мучительно.

«Как я улыбнулся-то, а? – думает он. – Самому страшно. Всеми жвалами».

– Вы знаете, кто я на самом деле? Бом-Дили-Бом. Священник Храма-На-Потолке. Отец Николас-Восьмиручник.

– Ему снова хуже стало. То вроде ничего два дня, то опять вот. Звать опять доктора надо.

Чей это голос? Да зовите кого угодно. Посмотрю я, как ваш доктор бом-дили-бом. Отслужу и домой, за штору. Выключите свет.

– Вот сюда, проходите, пожалуйста. Сейчас табуретку.

За табуреткой Белый пошел не сразу. Сопротивлялся два дня, искал причины и поводы, убеждал себя в несуществующем; не убедил. Пошел, сходил, принес. Загранпаспорт хранился черт знает как высоко – сам туда положил в прошлом году, когда после забора ничего не осталось и незачем уже было держать документы под рукой, – и обрушил с верхней полки стеллажа кучу книг. Пока слезал, пока собирал литературу с пола, пока ставил ее на место – поймал фразу для новой главы, очень точную, удивительно правильную: «В Иерусалиме второй день шел дождь». Белый удивился, конечно: здесь-то при чем Иерусалим? Проверил в интернете: действительно, второй день шел дождь в золотом городе. Белый пожал плечами и, вернувшись к компьютеру, уже без пререканий порулил на сайт, торгующий авиабилетами. Этим утром он выходил в сад, но не только антилопы – следов ее нигде не было. Как никогда и не бывало. Если не в Иерусалим, то к доктору.