Лора Белоиван: Южнорусское Овчарово

– А вы разве воевали? – удивилась я, мельком глянув на год рождения деда.

– Да при чем тут, – отмахнулся дед. – Задавило меня тут девятого мая. Хороший день был такой, главное. Да и потом тоже ничего.

– Задавило? – зачем-то переспросила я.

– Ну да. Бульдозер назад сдавал, а я не видел.

«Господи, – подумала я, – это не я».

– Ну что, берете? – спросил дед.

Я даже удивилась, услышав свой ответ:

– Мне надо подумать.

Обычно я сразу говорю «нет», а тут вдруг «надо подумать».

– Ну, думайте, – согласился дед. – Я столько ждал, и еще подожду.

– Четыре года же, – напомнила я.

– А это мало?

Мне еще хотелось задать Поспелову несколько вопросов, но тот вдруг заспешил, попрощался и на удивление скорым шагом направился в сторону Фёдоровских сопок. Я тоже обычно хожу этой дорогой, но теперь это выглядело бы так, будто я преследую Поспелова. И я пошла домой, сделав крупную петлю через центр Овчарова – до нормы шагов не хватало трех километров. Оставалось метров пятьсот до дома, когда я поняла, что на сделку с Поспеловым не пойду: сдался мне его монумент, про который я даже не имею права плохо думать.

На следующий день я никуда не иду, потому что сильный дождь. Еще через день мне некогда. На тропу выгула браслета я выхожу через три дня и первым делом неприятно поражаюсь отсутствию Зариной дули между иеговистами и малиновым забором Бумагина. Не то чтоб они теперь соседствовали вплотную; нет. Все как обычно: длинный малиновый забор, через участок от него – парковка свидетелей, но между ними обычный шлакоблочный дом – с обихоженным двором, с высокими елями вокруг. «Сколько же меня на самом деле тут не было, – думаю я, – зовите меня Рип ван Винкль».

Зара, Зара, у меня тоже тяга к перемене места, но нельзя же так радикально. Моя-то тяга к перемене места обусловлена тем, что я хочу вид из окон на море – это раз. Я хочу, чтобы на закате, когда угол падения солнечных лучей на воду равен углу отражения, умноженному на 2 000 000, воздух вокруг моего дома окрашивался в сиреневый цвет. Собственно, это все.

Я выхожу на Приморскую и быстрым шагом иду к Фёдоровским сопкам, засунув руки в карманы и думая о том, что Поспелов Сергей ошибочно принял меня за идиота. Минуя сухопутное поле с железным обелиском, я бросаю на него взгляд и останавливаюсь как вкопанная: обелиск на месте, но ни дат, ни имени на нем прочесть невозможно из-за ржавчины. Потом иду дальше и, дойдя до конца улицы, обнаруживаю знакомое заброшенное поле, вдоль и поперек обвязанное бело-красными лентами. Воткнутый у обочины щит информирует, что все эти новые участки продаются. Я разворачиваюсь и иду обратно.

У меня есть дом, думаю я, а тяга к перемене места не зависит от того, какого цвета воздух его окружает по вечерам, синий или сиреневый. Какой захочу, такой и будет. У меня есть дом, и есть Овчарово – дурацкое и наивное. Надо же, нарезало участков на Приморской, с ума сойти. И Зару куда-то дело. У Зары тяга к перемене мест и неприятная способность видеть прошлое, но Овчарово ошиблось: Зара мне не мешала.

Я иду, постепенно теряя скорость, и к малиновому забору подхожу почти медленно. Со стороны это может показаться нерешительностью, но на меня никто не смотрит: пустая улица, никого нет. Я толкаю калитку и вхожу внутрь узкого длинного периметра, залитого качественным, очень гладким бетоном. Снимаю кроссовки, босиком подхожу к малоприметной будке у забора. Там внутри – мои ботинки с роликами. Обуваюсь. Выставляю оранжевые конусы и принимаюсь обкатывать «змейку». Откуда-то сверху и сбоку раздается рев двигателей. Едва успев отъехать вплотную к забору, я наблюдаю, как, разбрызгивая конусы и замедляя бег, проносится мимо меня истребитель, а какой именно, «Су» или «МиГ», я понятия не имею: совершенно не разбираюсь в военных самолетах.

Истребитель останавливается в метре от лопаты, и я качусь к летчикам – спрашивать, какой марки у них самолет.