Коллектив авторов - Времена и нравы (сборник)

Он с удивлением извинился:

– Простите! Я сожалею! Я ничего такого не имел в виду. Просто внезапно забыл, чего же не хватает в таких произведениях, поэтому и увел тему в сторону.

На самом деле в восьмидесятые годы прошлого века многие современные авторы начали писать о борьбе китайских бандитов с японцами, это был важный прорыв в литературе. До этого момента в «образцовых пьесах» «Шацзябан» и «Захват горы Тигра» хоть и затрагивалась тема бандитов, но никто не осмеливался писать об их борьбе с японскими захватчиками, а если и писали, то завуалированно. Еще Ямагути читал на эту тему произведения, написанные до "Великой культурной революции" [155], но все они, за исключением незначительных деталей, были похожи друг на друга, отличались стереотипностью и отсутствием глубины. Мизит рассказал мне, что на первом и втором курсах Ямагути на зимние и летние каникулы не возвращался домой в Японию, а на поезде или автобусе ездил по разным городам Китая – Шанхай, Нанкин, Чанша, Чандэ, Ухань, Наньнин – и осматривал места сражений времен Японо-китайской войны. Я подумал, что Ямагути, говоря о своем желании изучить новую и новейшую историю Китая, исходил, скорее всего, из истории китайско-японских отношений.

Не без самодовольства Ямагути сказал:

– Внешне я мало чем отличаюсь от обычного китайца, а произношением похожу на монгола. Во время моих поездок меня принимали за жителя провинции Хэбэй, северо-востока Китая, а иногда и за пекинца… Версии были разные, но никто и представить не мог, что я – стопроцентный японец из города Саппоро префектуры Хоккайдо.

Цао Юйцзе произнесла:

– Услышав твое чисто пекинское произношение, никто не поверит, что ты чистокровный японец.

– Путешествуя в одиночку по этим священным местам Японо-китайской войны, я не осмеливался признаться, что я японец, опасаясь, что меня побьют. Я прикинулся писателем, который собирается написать роман о событиях той войны, под этим предлогом взял интервью у нескольких ветеранов, а в провинции Шаньси мне удалось побеседовать с одной из «женщин для утешения» [156]– в прошлом году она умерла от рака.

Когда Цао Юйцзе заинтересовалась темой исследований Ямагути, он почесал в затылке и произнес:

– Хорошо! Если поехать с девушкой, то мои интервью пройдут еще энергичнее, однако мне, как мужчине, будет трудно будет избежать метаний.

Цао Юйцзе пристально посмотрела на него:

– Мы будем всего лишь брать интервью, сэкономим наши ресурсы, каждый будет заниматься своей темой и писать свои собственные статьи, никак не пересекаясь.

Ямагути вздохнул:

– Хорошо-хорошо! Настоящий мужчина не воюет с женщинами! Все мои интервью имеют отношение к делам, связанным с Японией и произошедшим в Китае. Мне это интересно, и доверяю я только своим глазам, потому что в Японии говорят одно, а в Китае я слышу совершенно другое.

Цао Юйцзе сказала, что может отвезти его в Цзиньхуа в провинции Чжэцзян – там ее родина. В сентябре 1940 года японцы использовали в Чжэцзяне и Цзянсу бактериологическое оружие, тогда серьезно пострадали люди, жившие в Пуцзяне, Иу и Дунъяне, относившихся к округу Цзиньхуа. Деревня Суншаньцунь рядом с Иу до сих пор называется «Деревня гнилых ног». Ямагути все повторял:

– Хорошо-хорошо, в любое время можем съездить!

– Тебе, конечно же, надо туда съездить! Уже почти семьдесят лет прошло, старики со сгнившими ногами скоро все умрут! Тебе следует извиниться за поколение ваших отцов и дедов.

Эти справедливые, но резкие и суровые слова девушки не вызвали у Ямагути никакого гнева, он сложил руки, словно в молитве:

– Естественно! После моего приезда на учебу сюда, в Китай, я постоянно испытываю чувство вины. Конечно, оно есть не у всех японцев, один мой одногруппник полагает, что «нанкинской резни» [157]на самом деле не было, из-за этого он поругался с учителем, бросил учебу и вернулся домой в Нара [158].

Той же ночью я внезапно вспомнил одного человека, с которым Ямагути мог бы побеседовать в поездке. Когда я на следующий день сказал ему об этом, он пришел в восторг и попросил меня поскорее связаться с этим человеком, чтобы точно встретиться с ним.

В начале летних каникул мы отправились в наше путешествие в Цзянси. Нас сопровождали Мизит и Цао Юйцзе. По дороге я вкратце рассказал им про человека, которого мы собирались интервьюировать. Это был старший брат моего одноклассника в начальной школе, звали его Бимэй. Иероглиф мэй в его имени означает «слива», обычно он используется в женских именах. Тут Ямагути вставил пару слов о том, что по традиции в Китае мальчикам давали имена девочек, чтобы их жизнь была счастливой. Я учился вместе с его младшим братом Чжан Бичунем в школе для детей железнодорожников Юаньцзян. Чжан Бимэй был на десять с лишним лет старше нас. Когда началась «культурная революция», мы только-только окончили начальную школу, а он уже служил в наземной службе ВВС – в автомобильных войсках. В то время служба в армии считалась наиболее престижной. Прежде всего, это говорило о том, что происхождение данной семьи безупречно, им можно гордиться. Просто представьте, в каменоломнях на стройке железной дороги Юаньцзян среди нескольких сотен членов семей рабочих большая часть либо относилась к так называемым «пяти черным категориям» [159], либо у них в биографии были темные пятна. Найти человека с хорошим происхождением и чистой биографией, чтобы взять его в армию, было так же сложно, как в наше время найти в университетском кампусе нескольких студентов, не носящих очки. Семья Чжанов не жила вместе с нами в районе одноэтажных убогих домишек, они построили каменный дом рядом со складом – в каменоломне камней было в изобилии. В таком доме зимой было тепло, а летом – прохладно. За домом они разбили большой огород, где круглый год собирали урожай тыквы, редиса и других овощей, а еще выращивали фасоль, кунжут и гречиху. Я помню, как в 1966 году, то ли в конце весны, то ли в начале лета, Чжан Бимэй приехал на спортплощадку при каменоломне на зеленом военном джипе! Одноэтажное здание, в котором находилась администрация каменоломни, было выстроено в форме буквы «П», перед ним находилась баскетбольная площадка – единственная зацементированная площадка в поселке. Ребятишки, услышав известие о том, что приехал Чжан Бимэй – в военной форме и на джипе, – облепили ароматно пахнущую бензином машину со всех сторон так, что яблоку негде было упасть; к их любопытству примешивалось почтение, а к волнению – радость. Чжан Бимэй стоял у машины, расстегнув пуговицы на воротнике с красными нашивками, и, сняв зеленую военную фуражку, чесал в затылке, в этот момент в суровом выражении его лица проглядывала мимолетная неловкость.