Коллектив авторов - Времена и нравы (сборник)

Просто подумайте, во многих ли университетах есть Институт гольфа и паттинг-грин [150]? А здесь они есть!

Но больше всего я обожал бассейны. Один располагался на берегу моря, и глубина его дорожек плавно увеличивалась; он подходил для женщин и детей, так как находился далеко от открытого моря и был устроен как естественный бассейн, отгороженный от моря насыпью. Второй бассейн был классическим, с дорожками шириной 2,5 метра и глубиной 1,8 метра, его называли глубоководным. Именно здесь я встретил Ямагути Ёсоити, он учился на третьем курсе Института международных коммуникаций.

В тот день палило солнце; было около четырех часов дня, бассейн только открылся, и на каждой из дорожек то всплывали, то опять погружались в воду лишь три-четыре купальные шапочки. Он первый заговорил со мной:

– Здравствуйте! Вы преподаватель или студент?

– Вы специально мне льстите? Мой педагогический стаж, наверное, больше, чем вам лет!

Он с недоверием уставился на меня, словно и правда не поверил. Мы вскарабкались на бортик бассейна, сели и на пальцах подсчитали, что мой тридцатилетний преподавательский стаж действительно на два года больше, чем ему сейчас лет. Когда мы разговаривали, рядом с ним появился молодой человек с очень смуглой кожей, он улыбался, показывая ровные белые зубы. Может быть, из-за застенчивости, может быть, из-за того, что плохо говорил по-китайски, он был не особо разговорчив. Ямагути представился сам, а потом представил и его. Парня звали Мизит, родом из Киргизии, он был соседом Ямагути в общежитии. Я рассказал ему, что в Пекине у меня есть друг, которого тоже зовут Мизит, но он не киргиз, а казах, а потом заговорил о том, что киргизы, живущие в Китае и в Кыргызстане, хоть и принадлежат к одной национальности, но по-китайски называются по-разному. Киргизы из Кыргызстана говорят на киргизском языке, относящемся к тюркской ветви алтайской языковой семьи, раньше они использовали арабский алфавит, но потом перешли на кириллицу, а в Китае они до сих пор пользуются арабским алфавитом. Говоря о происхождении киргизов в Кыргызстане и в Китае, я привел два примера. Первый – это знаменитый танский [151]поэт Ли Бо, родившийся, как говорят, в городе Суяб, который находится к востоку от нынешней столицы Кыргызстана Бишкека и в котором располагались самые западные оборонные рубежи Танской империи. В Суябе, а также в Цюцы, Янгишаре и Юйтяне стояли военные посты, эти населенные пункты носили общее название «Четыре поселка Аньси». Второй пример – известный киргизский писатель Чингиз Айтматов, перу которого принадлежат такие произведения, как «Джамиля» и «И дольше века длится день…». Его романы сильно повлияли на китайских писателей, родившихся в тридцатые-пятидесятые годы двадцатого века. Он был послом в Люксембурге и Бельгии, а также представителем в ЕС и НАТО, в 2008 году Айтматов скоропостижно скончался от пневмонии в немецком городе Нюрнберге.

Мои познания в отношении Кыргызстана поразили обоих иностранных студентов. Они не знали, что в 2013 году я вместе со студентами Литературного института полгода преподавал на Памирском нагорье в Таджикском автономном уезде по программе улучшения школьного образования в экономически отсталых регионах. За это время я объездил почти все города и поселки Кашгара [152]и Киргизского автономного округа. Тема моей магистерской диссертации, написанной в девяностые годы, «Прекрасные районы произведений Чингиза Айтматова». Возможно, из-за принадлежности к одной конфуцианской культуре Ямагути Ёсоити, в отличие от Мизита, проявил более глубокий интерес к китайскому языку и литературе. Он сказал, что собирается писать работу по теме «Отличительные особенности литературы периода Японо-китайской войны [153], однако в Институте международных коммуникаций не было того, кто мог бы стать его научным руководителем, поэтому план было трудно осуществить, и если я не против, то он хотел бы считать меня своим наставником. Я прямо ответил, что эту проблему решить не сложно, к нам в Литературный институт каждый год обращаются студенты из Кореи, с Ближнего и Среднего Востока и из Юго-Восточной Азии в поисках научных руководителей для своих работ. К тому же я и сам испытываю сильный интерес к японской литературе, так что наше сотрудничество будет полезно обоим.

В конце недели Ямагути пригласил меня в ресторан аньхуэйской кухни, – потому что знал, что я родом из провинции Аньхуэй, – и провел церемонию «Поклонения наставнику», после чего стал называть меня по-старомодному, наставником, а не учителем. Тем летом мы встречались не только в бассейне, на паттинг-грине, в зале для боулинга, библиотеке и моем кабинете, но и вместе съездили во фруктовый сад Сили [154], на атомную электростанцию Дапэн, в приморские домики у пристани Дуншань, туда, где обитает народность танка, живущая на лодках на реке Сичжицзян в округе Хуэйчжоу… Вместе с нами обычно ездил Мизит, а еще моя аспирантка. Поначалу Цао Юйцзе, моя аспирантка, с любопытством интересовалась, почему Ямагути выбрал китайскую, а не японскую литературу, да к тому же еще и периода Японо-китайской войны. Ямагути был молод, но уже хорошо знал японскую литературу. Он прочитал всех известных в Китае писателей – Нацумэ Сосэки, Кобаяси Такидзи, Харуки Мураками, Акутагава Рюноскэ, Минаками Цутому, Ватанабэ Юничи, Оэ Кэндзабуро, но любил трех послевоенных авторов – Дадзай Осаму, Кавабата Ясунари, Мисима Юкио. Он отвечал на вопрос Сяо Цао, но смотрел при этом на меня. Ямагути, будучи умным человеком, полагал, что, скорее всего, у меня, его наставника, возник такой же вопрос и я задал его через свою аспирантку.