Сергей Каледин: Смиренное кладбище

— Полчетвертого!

Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.

— Трудодень проспал. А все — за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.

Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью узнать, какой будет приговор. Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.

В воробьевскoй комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и «Буратино».

— А Воробей?.. — Ирина выжидательно уставилась на Кутю.

— Не шебушись… — заспешил тот. — Я с ним не ходил. На службе я был. Пивка выпил, вздремнул. Время-то который?

— Пять…

— Ну что ж… Там разговоры долгие. То-се, пятое-десятое… Самогон с Лобни? Плеснула бы пока… Валентина-то где?

— Ишь ты, плесни ему! — Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.

— Валька встречать его пошла, к автобусу.

Кутя вздохнул — выпить не обломится — и отсел на диван, подальше от желтого графина.

— Васька-то пишет, не знаешь? — спросил он для разговора.

— Пишет… — Ирка вздохнула. — Долго ему еще писать…

— Да-а-а, — согласился Кутя, — помиловки ему нe видать, от звонка до звонка… Воробья-то он все же почти до смерти достал, хорошо, башка крепкая. Другой бы враз отчалил…

— А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! — Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?

— Да не жмись ты! Меня это не касается… — Кутя махнул рукой и добавил: — Налила бы, а?

Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.

— Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?

— А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!

— Э-э… — понимающе протянул Кутя, — тогда другой расклад. Тогда конечно…

Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.

— Не обращает…

— Чего?

— Не обращает, говорю. Я ему козу, а он и не смотрит.

Ирка махнула рукой:

— Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые… Недотыканный.

Ирка ушла на кухню.

— От сивухи, может? — вслух подумал Кутя, оглянулся на дверь: мигом приложился к графину и сел на диван. — Васька-то пишет? — спросил он и ковырнул мозоль.

— Ты уж спрашивал. Пишет. Мне…

— Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..

— Знаешь, Куть, — Ирка присела рядом. — Только никому! — Она доверительно погрозила пальцем. — Никому, слышь! Алешка ему три посылки отправил: к Новому году, на день рождения и на Майские недавно.

— Ну, дают! — Кутя бросил мозоль. — Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны… — Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. — С другой стороны, Васька ему топором жизнь выправил. Что Воробей до больницы знал? Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а… А я часто, с бабой своей как поругаюсь — и к нему. Кровать у него тогда стояла, не такая, железная, стол да две табуретки. А ты говоришь. Без водки человеком стал, только что глухой. Может и к лучшему: психовать меньше будет.

— Чего ж он не едет?

Воробей вышел из прокуратуры. Дрожащими руками сунул сигарету в рот, затянулся… И еще, еще… И только когда все нутро заполнилось ядовитым, режущим дымом, опомнился: не тем концом сигарету закурил — фильтром. Он отдышался, вытер глаза. Пройдет!.. В шесть секунд!.. Главное, там — обошлось. И характеристику прочел, и ходатайство треста. В суд передали, но обещали, что обойдется или дадут условно. Только чтоб документы все на суде были. Хорошо, если не сидеть. С такой башкой много не насидишь — до первой драки.

Воробей с удивлением смотрел по сторонам: район вроде тот же, а что-то не так. Он щурил глаза и озирался, как приезжий. Потом пошел… Теперь пахать и пахать, и все будет путем. Через год пластинку вставлю, может, слух проявится, а и не проявится — обойдусь. Воробей шел и шел, не думая, куда идет. Очнулся он в магазине, в винном отделе. Тупо уставившись в бутылки на прилавке, он засосал носом воздух и, сдавленно зарычав, одним прыжком вылетел из магазина. Еще чуток, и хлестнул бы он из горла. От подступившей вдруг боли Воробей закусил губу и, потрясываясь, заныл. Только бы не началось, только бы не началось…

Он стоял у троллейбусной остановки, упершись головой в стеклянную панель. Ждал, когда отпустит. Подошел троллейбус. Пустой. Воробей плюхнулся на свободное место. Так и ехал — голова на спинке переднего сиденья. На конечной Воробей почувствовал себя уже вполне. Ладно, главное — не посадят!.. Домой вот неохота… Утром Вальке нос разбил. Чудной у него все-таки характер, бестолковый: трояк просила на опохмелку, не дал, да еще в бубен вписал, а потом сам Ирке сказал — у них ночевала, — где самогон спрятан, чтоб налила ей чуток… Да… Может, к Мишке поехать?.. Говорил, стережет сегодня свой музей. Переулок еще смешной. Вшивый Вражек?.. Сивый Вражек?..