Сергей Каледин - Смиренное кладбище

Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и провел ладонью по прохладной сливочной поверхности мрамора, по гравированной «бруском» внутри надписи, выложенной щедро, без экономии, сусальным золотом:

ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА

5.2.21–26.8.59

СПИ СПОКОЙНО, МИЛАЯ МАМА

от родных и сыновей

Обвел пальцем окно под керамическую фотографию, веточку, крестик… «сука гребанная» — об отце, бившем доходящую от рака мать так, что перед соседками, обмывавшими через неделю тело, стыдно до сих пор: сплошняком синяки…

Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со Средней Азии насморка.

Была б жива, в золото одел бы, кормил бы из рук… Эх, мама! Умерла ты, какую же гадину он приволок! Фотку твою снять заставила… Нас с Васьком травила… Васька посмирней, терпел, а я деру дал… Сперва по садам околачивался — садов-то тогда полно было… Поймали раз, поймали два. Отец, сука, сам просил, чтоб в колонию. Она, тварь, присоветовала. Кому сказать, не поверят: варенье со стеклом слала — гостинчик!..

Воробей сопанул носом.

…Говорят, приметы не сбываются. Мишка, вон, болтает, Бога нет. Знает он много, соплесос образованный… А Татарин, выходит, само собой убрался. Два года назад.

…Тогда в домино заспорили, Татарин бутылкой сзади его, Воробья, и вырубил в часовне, и топтал со своими, всей хеврой навалились, сколько их тогда с Мазутки пришло? Человек пять…

В больницу Воробей себя везти не дал — домой велел, неделю лежал, до уборной дойти не мог: в банку все… И портрет мамин молодой над кроватью просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину…

Через три недели — а то ишь, Бога нет! — тетя Маруся, что у церкви подметает, мать Татарина, хоронила забитый гроб с мятой головой сына, — остального не было, разобрали Татарина товарищи по лагерю: зацепился с ними когда-то. Вспомнили. А все — мама…

На поминках — тетя Маруся хорошо выставила — Воробей вдруг испугался своей нечаянной веры в несуществующего Бога, Татарину потом почти за бесплатно памятник маленький из лабрадора сделал. Маленький не маленький, а рублей двести тете Марусе сберег.

Или вот еще.

В прошлом августе после Гарикова дня рождения Васька-братан убивал его ночью, пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел — три раза.

В больнице — сосед по койке потом рассказывал — врачи даже кровь добавлять не стали — жижу одну, плазма называется, лили: чего литры зря переводить? Ждали, помрет.

Хрен-то! Живой! Хоть и дышит кожа пустая над ухом… И горло еще потом проткнули прямо в койке. Рубленое-то еще путем не залечив, когда припадок случился после краснухи этой…

Так — живой же. О!

А то ишь специалисты: Бога нет… Кому нет…

Воробей опять погладил мамин цветник. На днях Толик-рубила должен появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в Лианозово к маме, цветник фигурный отвезем, кронштейн поставим. Ой, мама, мама… Только вот сейчас, в тридцать, дошли до тебя руки. С пятьдесят девятого так и лежишь. Могилка неприбранная… А все сивуха, сволочь!

Воробей высморкался, взглянул на время, вышел из сарая.

— Сынок! — наскочила на него маленькая старушонка, — Ты здешний?

— Чего тебе? — рявкнул на бабку Воробей. — Заикой сделаешь!

— Землицы бы мне чуток… Болела я, давно не была — вся могилка заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку…

— Слушай сюда, — Воробей доверительно склонился к старухе: — Нет земли, ясно.

— А я видела — возят…

— Да не земля это, дрянь. Наскребут где-нибудь и везут! Иди гуляй лучше.

— Нет, милок, ты чего-то мудришь… Не хочешь помочь бабке… — покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.

— Не верит, зараза, — взвился Воробей. — А врешь им — верят! Сволочи!..

— Леш! — негромко сказал подошедший с вилами на плече Мишка. — Может, привезти ей от Шурика пару ведер, у него есть за сараем. Ну, дадим ему трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.

Воробей неожиданно успокоился:

— Хрен с ней! Вези. Гляди только, чтоб наши кто не увидел, — засмеют.

Мишка привез хорошей земли, оправил холмик, помог воткнуть цветочки — разуважил бабку.

— Сынок! Погоди, милый, — денежку-то! — бабка заковырялась, развязывая узелок на платке. — На-ка, — она ткнула ему сухой кулачок.

— У меня руки в земле, бабуль. Сама положи, вот сюда, в карман. — Мишка приподнял локоть.

— Отвез? — спросил его Воробей в сарае.

— Рублец.

— Кидай в казну.