Анатолий Жук - Бульвар

И никто тебе на этом пути не будет палочкой-выручалочкой, не будет колдуном, который в одно мгновение может превратить тебя из серости и пос­редственности в творца. Только Божий знак и к нему — бессонница, пот, мучение, слезы и призрачный попутчик минутного решения проблем — водка.

Я, ничего не подозревая, поскольку никого не было, кто мог бы подсказать в самом начале, чего все это стоит и чем может кончиться, окунул себя в тот водоворот, в котором не одна душа захлебну­лась, умерла. Как тот пловец, который пробует на­учиться плавать, я испуганно и беспорядочно бью руками по воде, чтобы только как-то удержаться на­верху, не утонуть. Вижу, как тонут другие — один за одним. И не могу им помочь. Даже если бы хотел — не могу. Этого сначала нужно захотеть. А я не могу и не хочу. Я пока наверху. Еще остались силы, и я плыву. Как умею — плыву. Из последних сил выжи­маю из себя ливер — чтоб только быть.

А может, успокоиться? Ну зачем вся эта возня, бессмыслица?! Есть небо и на нем солнце. Есть луг и на нем роса, есть лес и поле, есть птицы и звери, есть источник и разливы рек. Посмотри на все это — и услышишь. И живи. Просто, без всякого выпендре­жа, как живут тысячи, миллионы. Как они — делай что-нибудь. В свободное время клей самолетики, поливай кактусы, разгадывай кроссворды, ругай­ся с женой, воспитывай детей... Купи подержанный «Фольксваген» и каждый день мой его перед соседс­кими окнами. Одним словом, столько дел, что толь­ко пожелай, и довольное выражение твоего лица станет символом благополучия. Тебя могут даже по телевизору показать, мол, вот какого процвета­ния — конечно же, благодаря властям — мы достиг­ли в нашей расцветающей стране. Только пожелай. Если, конечно, ты — не УРОД. Если Господь Бог, как кукушка в чужое гнездо, не забросил в твою душу свое Божье зернышко, чтоб в ней хоть одной тысяч­ной долей проросли Его любовь, Его беспокойство. Спаси тебя и помилуй, если ты стал Его избранни­ком. Неласковая это доля: не один досрочно отправился к Нему на вечный покой. И боги ошибаются: не всегда могут определить земные возможности че­ловека...

...Они спорили третий час. Представить только — третий час! А репетиция обычно длится три-три с половиной часа. И за все время их спора — ни мину­ты на сцене. Даже шага не сделали, чтобы попробо­вать какое-нибудь действие. Пустая болтовня. Поток болтовни. Всемирный потоп болтовни, за которым одна тупость и полное отсутствие анализа.

Актеры, Угорчик и Коньков, наседают на Андрона — режиссера. Вцепились, как волки в быка, и ду­шат, пробуя доказать свою правоту (тема спектакля историческая). Чего они хотели добиться, я ни ка­пельки не понял.

— Сцена мертвая, понимаете, мертвая. Она не имеет своего развития, никуда не движется. Как рисунок, на котором все время, сколько на него не смотри, все одинаковое, — нажимал Угорчик.

— Чтобы история ожила и не была застывшей гип­совой маской, нужно сопоставлять ее с сегодняшним временем, — подливал масла в огонь Коньков.

— Ну... — злился Андрон, правой рукой теребя се­дую мохнатую бороду.

— Что «ну»?! — злился Коньков. — Я не понимаю, что мне тут делать?! Не могу же я стоять пнем и просто говорить текст. Это будет мертво. Да и сама пьеса далеко не идеальная.

— Блуд пришел к Добрыне, чтобы выяснить, как тот отреагирует на известие о смерти Святослава, и что будет делать дальше? Это ясно. Это, так сказать, сверхзадача сцены, но играть ее нужно очень точ­ным поведением, капелька к капельке складывая сценическую ткань пространства и времени, чтобы не получилась черная дырка, пустая болтовня, — дожимал Угорчик.

Коньков поддерживал:

— Блуд — лиса! Его не очень беспокоят проблемы Добрыни.

На роль Блуда назначены Коньков и Угорчик, я — на роль Добрыни. Тем временем Коньков про­должал:

— Блуду даже наплевать на все, что волнует Добрыню. Скорее всего, он хочет понять: какую рыбку ему лично удастся поймать в этой мутной воде?

Я молчал камнем, ни слова не подбрасывая в кос­тер спора. Коньков не унимался:

— Блуд для Добрыни — его глаза и уши, говоря сегодняшним языком — сексот. А вот как человек он для Добрыни ноль, бездомный пес. Добрыня может его в любой момент придушить, прирезать, на кол посадить, живым в землю закопать, закатать в ас­фальт...

— В то время асфальта не было, — умно заметил Андрон.

— Да черт с ним, что не было! — вскипел Конь­ков. — Мы не про асфальт ставим спектакль, к сло­ву пришлось.

— Тихо, тихо, чего так нервничать? — мирно про­говорил Андрон.