Анатолий Жук - Бульвар

Жизнь — это все то, что есть сегодня, что будет завтра, послезавтра и т. д. Ведь все, что вчера — уже только история. Юлик — история.

Сорок четыре весны, лета, осени, зимы — время Юлика под солнцем. Для земной жизни человека — мало. Но только... только для земной. А может, его жизненный отсчет шел в каком-то другом, косми­ческом измерении? Как, например, у бабочек, кото­рые живут только один день, — а для них это целая вечность. Может, и так. Кому дано знать? Ведь ска­зано: всему свое время...

Мы поднимаем парус, чтобы плыть, чтобы до­стигнуть тех далей, которые манят нас, которые от­нимают наше спокойствие и сон и даже сушат горло, чтобы их изведать. О, эта вечная неугомонность человека! Ненасытность — быть, иметь, знать, желать, чувствовать... Все сразу — дай! Дай!!! И ни на мину­ту мысли про то, что можно просто надорваться. Па­рус трещит от натуги, рвется на кусочки, но мы на это не обращаем внимания. Мы плывем. Мы хотим плыть. Нас очаровала та даль, тот горизонт. Мы ос­лепли от желания, оглохли от мечты, которую себе придумали... Мы плывем! И никого нет рядом, кто мог бы сказать: оглянитесь вокруг и обрадуйтесь; остальное — потом, потом. Те дали и горизонт — мираж. К себе самим плывите. К душе своей...

Немного младше меня — где-то на год, — Юлик ус­пел уже дважды жениться, чего я не одолел ни разу. От первого брака имел сына, с другой, хоть и про­жили вместе лет пять, детей не было. Невысокая, но стройная, она могла взволновать мужчину, заинтере­совать, потому что, как говорят, — все было при ней: и грудь, и талия, и бедра. Женщина, одним словом. Хотя с лица совсем не скажешь, что красивая. Острый носик. Синевато-серые глаза, невыразительные губы. Все же симпатичная, привлекательная. Она была из тех женщин, кого Господь наградил главным: духом женщины, духом самки... Я это определял по глазам мужчин, в которых, как в зеркале, когда они бросали на нее взгляд, отражалось желание...

Младше Юлика лет на пятнадцать — уже тоже побывала замужем, — она называла его «мой стари­чок». И в этом не было издевки или какого-то оскор­бления, которое обычно возникает между мужем и женой после совместно прожитых лет. Скорее, мне виделось легкое кокетство, даже подчеркнутая гор­дость за определенный статус — «старичок».

А «старичок», тем временем, был неугомонный, даже жадный к жизни. Быстрый и легкий на подъ­ем, он всегда куда-то спешил и ничего не успевал. Множество разных идей, которые вмещались в его голове — будь то создание свободного театрально­го профсоюза и многое другое, — обычно так и ос­тавались на уровне разговоров. Талантливый ак­тер. Мало таких. И это подтверждало то немногое, созданное им на сцене, отличие, сверкающее малю­сенькими крупинками. Банальная истина: талан­тливых всегда мало, пересчитать можно... Сказать точнее — единицы.

Юлик и был такой единицей. И не успел. Не ус­пел во всем своем эмоциональном изображении за­явить свое, только ему — и никому другому! — Бо­гом данное, внести в мир людского несовершенства свое лучшее и искреннее, даже им самим до конца неосознанное, так как талант не всегда осознает то необычное, подаренное ему Богом, что отдается лю­дям на суд, на их голосование — безжалостное, жес­токое. Талант — вечное распятие...

Юлик не успел. Он распинал сам себя. Если не дать выход энергии, которая накапливается в за­мкнутом пространстве, — будет беда.

Каждый человек — это своеобразный очаг энер­гии. Одни выделяют ее — будто сгорают сырые дро­ва, другие — будто горит каменный уголь, третьи похожи на сгорание бензина... А есть и такие, у кого это выделение случается с силой ядерной реакции... И ее выход обязательно должен иметь свое направ­ление и свой спрос. Неизвестное делается извест­ным, когда за него приходится платить наивысшей ценой. Цепная ядерная реакция не имеет границ в выделении энергии. Неразумное к ней отношение требует высшего счета.

Не могу понять, не могу... И не дает покоя нечто такое, что зажег во мне телефонный звонок.

Близкое предчувствие смерти, которая, как тень, всегда ходит рядом с нами, и адское напоминание об этом — смерть Юлика — та редкая минута, ког­да, забыв про всю земную суету, мы на мгновение за­думываемся про вечность. Мы как будто примеряем на себя время, когда сами однажды станем напоми­нанием другим. И страхом наполняется сердце. Цеп­ляемся за жизнь изо всех сил, спасая свое плотское, которому до боли, до отчаяния нравится все земное, что расцветает под солнцем. Мы боимся, мы не хо­тим отказаться от себя, от своего нечистого тела, ко­торое сильно провоняло потом и жиром, покрылось струпьями и язвами, сухой чешуей псориаза. Мы любим это тело. Любим самозабвенно и готовы за­щищать его до последней возможности. Мы не хо­тим его потерять.