Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

Видимо, водитель очень хорошо знал, где и как надо останавливаться.

Ли вышел из машины (еле сумев выбраться — настолько узок был этот проулок).

Подошёл к двери.

Вынул из чехла на поясе мобильный телефон и набрал номер.

Потом, ни сказав ни слова, отключил его и снова убрал в чехол.

Через полминуты дверь бесшумно открылась (створка двери ушла внутрь, скрывшись в темноте).

Ли махнул мне, приглашаю войти.

«Точный расчёт», — подумал я.

Ни единого лишнего мгновения на улице.

Из машины — сразу внутрь.

Наверное, на секунду я всё-таки замешкался. Потому что мне показалось, что кто-то наблюдает за мной.

Я готов был поклясться, что где-то там, в стене и на ней, спрятана телекамера.

Но, честное слово, её совсем, совсем не было видно.

Только чувствовалось…

— Игорь, сходил бы ты, поискал отца…

Поздний вечер. Сумерки. Жаркий июльский вечер скоро сменит прохладная ночь. Воздух остывает. Слабеет жар от асфальта, пыльный воздух наполняется влажной прохладой.

Где-то там, вдали, на востоке Москвы собирается гроза. За крышами домов, на рваной кромке синих облаков — короткие вспышки, белые линии, сполохи, отражения дальних молний.

— Поздно уже… — говорит мать.

И зябко кутается в старую, вязаную кофту.

Я знаю — ей не холодно. Страшно.

Она боится за отца.

Я — маленький.

Мне всего только десять лет. Или… Нет, десять. Точно помню, десять. Не больше.

Наверное, не слишком-то это хорошо придумано: посылать ребёнка, такого маленького ребёнка на поиски пропавшего (и, должно быть, изрядно уже набравшегося) отца.

Конечно, она пошла бы сама… Пошла бы, если бы не боялась так этих проклятых, чёртовых, чёрных улиц. Хриплых, грубых голосов, вечного мата, хамства, грязи… грязи!

Грязь, кругом грязь. Внутри, снаружи.

Я плюю на ладони, растираю слюну.

Вытираю ладони о футболку.

— Зачем это? — спрашивает мать.

Она пытается улыбнуться. Ей не по себе. Она дрожит.

«Господи, ну что с ним опять случилось? Неужели прозевала? Неужели зарплата сегодня?»

Я не прощу её. Никогда её не прощу. За то, что родила. За то, что родила здесь. За страх. За ежедневную боль.

За её и свою трусость.

Не прощу!

— Руки мою, — отвечаю я.

И протягиваю ей ладони.

— К ужину. Руки мою. Правда, чистые?

Она подходит ко мне. Наклоняется.

Не прощу — за бедность. За насмешки и издевательства одноклассников. За заплатанные штаны. Ботинки не по размеру. Дермантиновый ранец.

За больные зубы. Слабый кишечник. Вялые мышцы. Плоскостопие.

За сгнивший мозг.

За её доброту, за её проклятое сострадание!

Мой тело — генетическая помойка, зловонная клоака. Я унаследовал всё самое худшее от своих предков. Все их болезни, все их слабости, все их телесные и умственные изъяны.

Все их грехи.

Господь дал им возможность съесть виноград. Я — оскомина.

Омега. Конец.

После меня не будет никого.

Мне десять лет.

— Прости, Игорёк…

Мама плачет. Она сжалась, сгорбилась. Ладонями закрыла лицо. Плечи её дрожат.

Она сидит на табуретке у кухонного окна. Она сидит, поджав ноги. И плачет.

На мгновение мне становится её жалко.

— Мама…

Она вытирает слёзы — пальцами. Не вытирает, скорее — просто размазывает их по щекам.

Нелепая, глупая, бедная мама.

Она всхлипывает.

— Зарплата сегодня… Я и забыла. Прости, Игорёк, раньше надо было отца искать. Он ведь хороший человек, добрый. Мягкий только, любой гад его уговорит…

Она взмахивает рукой, словно обороняясь от невидимого этого гада.

— Как деньги появятся… А ведь о семье не думает. Не до того ему.

Мне трудно понять смысл её слов. Я не могу понять, почему хорошему отцу наплевать на меня.

Жалость сменяется страхом. Я не могу больше оставаться в этой тёмной квартире. Я не могу больше вынести этот подступающий ночной мрак.

Я не могу, не могу больше слышать этот плач, эти причитания, эти лживые слова об отцовской любви, эти глупые, никому не нужные оправдания!

Да за что мне это?

Почему я должен это терпеть?

И почему эта хлюпающая, жалкая, безвольная, отчаянно цепляющаяся за призрачное семейное счастье, и при этом так глупо гордящася своей нелепой и ненужной мне материнской любовью женщина — это и есть та самая женщина, что родила меня.

Это моя мать…

Я не могу её жалеть. Нет!

— Хорошо…

Я подхожу к двери.

— Пойду, поищу его, мама.

И добавляю:

— Пока не слишком стемнело.

— А я был недавно у вас, в Москве…

Девушка в белом халате поставила на стол два стакана с минеральной водой.