Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

Тонкий свист. Временами — пронзительный, надсадный. Он обрывался. На минуту, другую. Потом начинался вновь.

Песня. Песня, тонким крутящимся железом звуков сверлившая мне мозги.

Кажется, она насквозь просверлила мне череп.

На подушку потекла кровь.

Капли падали на наволочку. Впитывались. Одна за другой чёрные капли падали вниз. Беззвучно.

Пятно росло, расползалось по затёртой снами хлопковой ткани, изгибалось по складкам, сохнущей хваткой склеивая волокна.

«У тебя нос разбит».

Песня прервалась. Наступила тишина.

Птица сидела на спинке кровати и, изогнув голову, с любопытством смотрела на меня.

«Ты чего вскочил? Спал бы да спал…»

Она могла говорить!

Я выпрыгнул из постели. Затылком ударился об угол шкафа — и замер, неотрывно глядя на странную эту птицу.

«А что тут такого? Да, я могу говорить! Разве, по-твоему, только попугаи умеют разговаривать? Тоже мне, орнитолог нашёлся!»

Струйка потекла по подбородку. На вдохе, от носа к горлу, солёным кляпом…

Судорога сжала горло. Я закашлял, отплёвывая густую, клейкую слюну.

Ладонью на грудь — там пальцы собрали кожу.

Я согнулся в мучительном, долгом припадке удушья.

«Я же говорила — нос разбит, — назидательно заявила птица. — Спишь беспокойно, о здоровье не думаешь. Дёргаешься всё время во сне, рычишь как зверь. Будто душит тебя кто-то или петлю на шею набрасывает. Молоко на ночь тёплое принимать пробовал?»

— Уйди! — закричал я.

И присел на пол, привалившись к краю кровати.

«Чего пачкаешься? — ворчливо осведомилась птица. — В душ теперь иди! Грязным лезть в постель и не думай. Я, между прочим, тоже здесь живу…»

— Ты нигде не живёшь, — прошептал я.

Может, это у меня сон такой?

«Сон… — продолжала ворчать птица, спрыгнув со спинки на одеяло. — Завтра утром проснёшься, пятно увидишь — сразу поймёшь, что не сон. Это, милый, самая что ни на есть дурацкая явь. А чем, собственно, не доволен? Вампир, что ли, к тебе заявился или монстр какой? Маленькая птичка, очень даже симпатичная…»

Птица гордо расправила крылья, подержала с полминуты — и сложила опять.

«И совершенно при том безобидная. И выгода опять-таки. Не надо в зоомагазин ехать, клетку покупать. Да и корм я сама добывать умею. Сопровождать могу везде. И самое главное — я совсем, совсем незаметна для окружающих. Меня и в гостиницу можно взять, и в самолёт…»

— Уйди! — снова выкрикнул я. — Это из-за тебя всё! Из-за песен твоих…

Она мне череп пробила…

«Совсем сдурел! — заявила птица. — Цел твой череп, цел. К сожалению. Нос ты себе разбил во сне. Кулаком, наверное, заехал. Ты же не только ворочаешься, ты же ещё и кулаками машешь. Честное слово, кулаками. Бывало, как дашь по стенке — прямо страшно становится…»

— Ты кто?

«Слепой, что ли? — птица прыгнула мне на плечо. — Птица, как видишь. Маленькая говорящая птица. Я ещё и петь умею!»

— Не надо…

«У тебя слуха нет».

— Ты оглушила. Клевала меня в уши. И в голову. Пробила череп…

«Эх, не везёт мне с тобой», — вздохнула горестно птица.

Коготки иглами кольнули кожу.

От её лапок шёл холод.

— Ты холодная. Мёртвая?

Птица молчала.

— Может, тебя нет?

Она молчала.

Глаза закрывались. Сон невпопад, путанный — голубые, прыгающие, дрожащие линии в облаке белых искр на чёрном поле.

«Холод нужен», — сказала вдруг птица.

Сон отступил, поднялся к потолку, навис в ожидании.

«Он вернётся. Ещё полночи впереди. Нельзя так засыпать — нос разбит и кровь капает. Надо в ванную, нос под кран. И воды холодной, побольше. А потом голову запрокинуть и спать. Пока кровь не остановится. А то опять захлебнёшься…»

Я согнулся, схватился за край кровати, и поднялся.

«И душ бы принять…» — напомнила птица.

— Замолчи!

«Странный ты…»

— На себя посмотри.

«Я в зеркале не отражаюсь».

— Отродье ты… С того света.

«Ничего подобного, — грустно ответила птица. — Просто я ещё маленькая, а у тебя всего два зеркала, да и те высоко подвешены. А висеть в воздухе я ещё не умею. Ну нечего! Скоро я подрасту…»

— Я выброшу тебя. В унитаз смою!

«…Я подрасту — и всё будет хорошо. Тебе понравится со мной. Я хорошая, добрая. А знаешь, как меня зовут?»

От яркой лампочки в коридоре заслезились глаза.

«Знаешь, как меня зовут?»

Зазвонил телефон.

Я снял трубку.

«Mister Samarin?»

Я молчал.

«Hallo! Is it room number twenty five?»

— Слушаю, — ответил я.

Почему-то по-русски.

«Nice to hear you, Mister Samarin. How are you? I’m Lee. Did Yon warned you about my call?»