Александр Уваров: Месяц смертника [СИ]

— Полагаю, этот тип людей перспективен для разовых акций? Вдруг кто-то предложит им на два килограмма больше славы, чем вы? Или на полкило больше смеха?

Он засмеялся. Моя откровенность ему явно понравилась.

— Никто не предложит им славы больше, чем мы. И никто не предложит больше смеха. Никто, Игорь! Это одна из немногих гарантий, которые мы даём. Но вот что странно… В последнее время всё чаше и чаще я встречаю людей… как бы сказать… смешанного типа. Представьте, как это необычно — человек, у которого пустота повсюду. В голове, в душе. В кошельке. Может, когда-то давно, много лет назад, в пелёнки вместо младенца завернули воздух. С того всё и пошло… А ведь у вас…

— А у меня?

Он закрыл блокнот.

— У вас… Вы действительно хотите умереть. По крайней мере, здесь ваша искренность — вне сомнений.

Муравей полз по стене.

Сверху вниз.

Он был огромен и вял. Полз медленно, застывая надолго, как будто засыпал на ходу. Словно жара допекла и его.

Но ведь он то к ней должен быть привычен. Он местный.

Всё время хочется спать.

В гостиничном номере кондиционер есть. Он работает громко, с гулом и треском. Иногда ревёт и мелко вибрирует, словно заглотнув особенно большую порцию влажного липкого воздуха.

Иногда из-под решётки его стекает вниз тонкая, прохладная струйка конденсата. На крашеной в светло-жёлтое стене — плывут разводы. Бледно-зелёный узор…

А может, муравей медлителен от прохлады, а не от жары? В комнате всё-таки куда прохладней, чем на улице. Кондиционер, конечно, допотопный, но воздух холодит исправно.

Господи, если бы он ещё и не ревел как трактор!

Впрочем, дарёному коню… За номер плачу не я.

Беседа была вчера. Сегодня меня никто не беспокоит.

Я даже не знаю, каков был результат этой беседы.

Быть может, на мне решили поставить крест? В буквальном смысле слова? И гораздо раньше, чем я думаю.

У меня не было сомнений в том, что меня ожидает при отрицательном результате вчерашнего разговора. Я был уверен, что в этом случае меня ни при каких обстоятельствах не отправят обратно в Москву и не попросят (пусть даже очень убедительно) забыть всё, что было в моей жизни… в последние двадцать дней.

Всё просто — в чужой стране, по подложному паспорту, под чужой фамилией, ни слова на местном языке. Если и есть что-то очень, очень лёгкое и незначительное — так это моя ликвидация.

Впрочем, мысль о смерти нисколько меня не беспокоила. Ведь именно за ней я сюда и приехал. Разве только, я не смогу…

— Сука!

От соседа несло перегаром.

Серо-синий дым плывёт над лестницей. Косые линии зубчатых пролётов обрезаны узкими площадками с коричнево-серыми, затёртыми сотнями подошв плитками. Зубья-ступеньки режут воздух, цепляют белый кафель стен.

Дом спит. Близко к полночи.

Сосед снова пьян. Глаза его белые. В них ненависть. Пьяная ненависть.

— Сука! Выблядок! Говнюк!

Мне всё равно.

Мне давно на всё наплевать.

Мне надо пройти наверх. Сосед сидит на ступеньках. Ругается и хрипит. Слюна течёт по шершавому подбородку, по грязно-серой щетине.

Я пытаюсь перешагнуть через его ноги. Ноги дёргаются.

Я спотыкаюсь…

Муравей снова пустился в путь.

На этот раз мне кажется, что ползёт он куда быстрее, чем ранее. Отдохнул, наверное?

Или в прохладе номера ему стало полегче.

А мне не легче. У меня болит голова.

Слишком много сплю.

Я ещё здоров (странно звучит, не так ли?). Здоров… но плохо себя чувствую.

Интересно, когда я заболею… буду ли я чувствовать себя лучше?

Где-то я слышал (теперь уже не могу вспомнить, где именно… кажется, какая-то телепередача), что течение некоторых болезней необычно. Больной начинает чувствовать себя лучше, наблюдается даже временный подъём сил. Настроение… чудесное. Поют птицы.

Маленькие птицы. Маленькие птицы с резкими, пронзительными голосами.

Одну из них я встретил совсем недавно. Этой осенью.

Да, тогда она ещё была маленькой.

Сидела у меня на плече и я её почти не чувствовал. Только иногда… маленькие, колкие коготки впивались мне в кожу. Даже сквозь ткань… пиджака, рубашки, куртки; днём, вечером — она пробовала мою кожу на прочность.

Ночь она спрыгивала с плеча и спала на подушке. Рядом с моей головой. Во сне её крылья дрожали. Иногда она проводила перьями по моим щекам.

Клюв у неё был бледно-серый, покрытый тонким, едва заметным слоем воска.

Она едва открывала его. Словно задыхалась. Или хотела пить.

И пела…

Пела ли?