Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Вы не жалеете?

Он включил вентилятор. Два часа разговора. День был уже в самом разгаре, солнце поднялось высоко.

Лучи отвесно били в окна.

Яростные, жёсткие, раскалённые — они навылет пробивали и толстые затемнённые стёкла, и плотные, тяжёлые тёмно-жёлтые шторы, и (лишь едва ослабленные этими преградами) сжатым, густым потоком полдневного огня врывались в комнату, словно направляемые извне неумолимой, безжалостной силой, стремящейся выжечь здание, пеплом покрыть его стены, засыпать тлеющим углем его бетонную плоть.

Стены грелись. Стало трудно дышать.

Воздух стал похож на горячую, тяжёлую воду, и казалось, что незримая эта вода медленно поднимается всё выше и выше, от пыльного ковра на полу к подошвам кроссовок, к голеням, коленям, пояснице, животу, и, что самое отвратительное, к горлу…

Я так боялся, что мне придётся отведать невидимой этой воды, что почти не слушал моего собеседника. И на вопрос его я не ответил. Не потому, что просто пропустил его мимо ушей. Не потому, что он показался мне маловажным или заданным просто для проформы. Нечто вроде проявления дежурной вежливости («вы довольны своей покупкой?», «вам не жмёт?», «не захотите потом обменять?»).

Нет, совсем не поэтому. Эти люди (я знал это точно) риторических вопросов не задают. И к дежурной вежливости со всеми её многочисленными и подчас весьма утомительными (по крайней мере, для меня) ритуалами совершенно не склонны.

У моего собеседника было право задать этот вопрос. И я обязан был на него ответить.

Я принял правила игры. Я пришёл к ним. Откровенно говоря, правила этой игры были придуманы мной. Разве только вступил я в игру с помощью этих людей. Но предложил правила я.

И потому мне было бы так просто ответить на его вопрос.

Не жалею! Нисколько! Во-первых, потому что поздно. Нет, технически выполнение моего плана вполне можно было бы приостановить. Пожалуй, в любом случае нашлась бы пара убедительных аргументов для отсрочки (моё болезненное состояние, побочная инфекция, есть возможность дождаться какого-нибудь массового мероприятия в Москве — для большего эффекта задуманной акции… ну, и что-нибудь ещё в этом роде). Поздно… по другой причине.

Мне уже было некуда возвращаться.

Нет, это не касалось перемещения в пространстве. Квартира моя была пуста и ждала меня. Не то, чтобы она очень меня любила или скучала в одиночестве. Я слишком долго жил в ней (или с ней?) и оттого она стала похожа на меня самого. Ей меньше всего было нужно чьё-либо общество, а моё — особенно. Я не слишком то за ней ухаживал… И едва ли был ей мил и любезен. Нет, просто квартиры должны ждать. Если они пусты. Такова их природа, а уж создал их такими Господь или замыслили архитекторы и сделали строители — то мне неведомо. Я знаю лишь их природу, но не её происхождение.

Возвращаться…

Потому она ждёт. Меня. Ей просто больше некого ждать. А мне больше некуда идти. Так мы и встречаемся, вновь и вновь. Встретимся и ещё раз… И, быть может, когда-нибудь я останусь с ней навсегда. Вот только… она будет пустой.

Меня в ней не будет. Пустота, растворение. Даже не призрак, не тень, не дым, не останки. Не гниение плоти. Не иссушение. Не изнурение предсмертное. Мощи, мумия — после.

Ничто.

Снимут обои. Поменяют мебель. Поменяют замок в двери, а, может, и саму дверь тоже поменяют. Выкинут старые фотографии. Гардероб… Кому он нужен? Тоже выкинут…

Чёрт, что я несу?

Несу, несу в себе!

Вернее, буду нести…

Да после такого не то обои — и пол разберут к чёртовой матери. Гардероб, мебель, телевизор, ящик старые из кладовки, даже мусор из ведра — всё, всё сожгут, испепелят и на три метра в землю закопают. А потом — ещё и хлоркой сверху. И плиту бетонную на могильник…

Да, не могила, пожалуй, у меня будет. Именно могильник.

Место упокоения скотов и ангелов. А ангел — с чашею яда. Так в святой книге написано.

И квартиру… Неужели и её хлоркой посыплют? Все уголки, все щёлочки?

Вот так все следы мои хлорка заметёт. Чистый снег… Жалко, не тает. И пахнет скверно.

Не зимой. Забвением. Проклятьем.