Александр Уваров: Месяц смертника [СИ]

— Пожалуй… да. Согласен.

— Хорошо. Обратимся к вашему случаю. Не скажу, что он типичен, но по своему — показателен. Признаюсь честно, Игорь, я не могу вас понять…

— Вот как?

— Да, именно так. Не могу понять. И это меня беспокоит. Похоже, я совершенно перестал ориентироваться в этом запутанном мире. Возможно…

Он улыбнулся, едва заметно. Одними уголками губ. Его улыбка была мягкой и немного печальной.

— … Возможно, я просто теряю профессионализм. Это не первый случай, когда мотивы поступков человека, с которым я планирую работать, мне не понятны. Собственно, странности поведения и психологические «белые пятна» — это просто часть моей работы. Видимо, это уже некие свойства контингента. Но ваш случай…

— Боже, что же такого странного в моём случае? Разве только то, что я не имею дело со взрывчаткой. И огнестрельным оружием. Но это, по моему, так банально. Даже пошло…

— Да, красоты в том мало. А террор — это прежде всего эстетика. Чувство прекрасного. Вы ведь хотите возродить первозданную красоту террора. Вернуть те времена, когда террор был привилегией поэтов и пророков. Когда он нёс в себе созидающее начало. Времена, когда он был божественной стихией, а не частью скучной и… пошлой политической борьбы. Не так ли?

Чёрт, он цитировал меня. Я слышал мои собственные фразы. Всё, что я писал когда-то… Ну и память же у него!

— Так.

— А эстетизация террора — не верх ли пошлости, Игорь?

Мне надоело. Надоело отвечать на его вопросы. Он хочет меня подловить? На противоречии, неуверенности, позёрстве? Да ради бога!

Но к чему это?

— Вы читали мою переписку. Зачем опять задавать вопросы, на которые я уже ответил когда-то?

— А вы привыкайте, Игорь. Иногда приходится по несколько раз отвечать на один и тот же вопрос. И, что самое интересное, ответы со временем меняются. И это вовсе не обязательно свидетельство неискренности. Просто иногда человеку надо помочь… познать самого себя.

— Ну что ж… помогите.

Он подвинул вентилятор. Немного, буквально на сантиметр. Но очень точно — тягучая, плотная струйка закрученного лопастями воздуха потекла по моему лицу.

Не свежесть — томление, словно подогретая в длинных чугунных трубах вода потекла по лбу, по щекам. Тёплыми, вязкими струями, в нитки тянутыми каплями, но и так — легче.

Легче.

Он поможет. Ещё немного — и он поможет.

Почему нет кондиционера?

В тот момент я отчего-то отчётливо (и откуда взялась эта ясность осознания?) понял, что помещение это — временное пристанище. Просто комната, снятая ими на время.

Быть может — для одной только, этой встречи.

«Ими»… Этим человеком, и остальными… Теми, кто заметил меня. Кто меня пригласил. Кто дал шанс… остаться самим собой.

Они сняли это помещение. Нет, едва ли только для того, чтобы встретить меня. Не только для меня. Отчего-то я уверен, что есть и ещё… ещё добровольцы. Претенденты на бессмертие.

Интересно, сколько их? Ещё трое? Четверо? Десяток? Сотня?

И все они проходят через такие беседы. Только ли в этой комнате? Или в разных концах раскалённого этого, задыхающегося в душном тропическом мареве огромного города, в других комнатах с тяжёлыми шторами (или там на окнах жалюзи?) за столами, на которых стоят стаканы с бледно-жёлтым апельсиновым соком сидят люди… Бледные, как и я. Прямиком из зимней страны. И мотивы… У каждого свои мотивы. Деньги, религия. Разочарованность. Отчаяние. Надежда. Страх. Безрассудство.

— … И ещё — желание прославиться. Частный случай стремления стать бессмертным. Оставить свой отпечаток в этом мире. А как же трудно оставить этот самый отпечаток, если ничего нет. И самого человека иногда нет. Так, видимость, дым, обман. Есть существо, вообразившее себя человеком. Жалкий карлик, решивший, что может вобрать в себя мир. А вбирать — нечем. Слабое тело, размягчённый, ограниченный разум. Трусливая, подлая душонка. Или вовсе — ничего. Пустота в голове, груди… А хочется, очень хочется кем-то быть. И не просто быть, а навязать себя миру. Навязать своё бессмертие. Свою жалкую пустоту.

— А что у вас, Игорь?

Он смотрел на меня, пристально, не отводя глаз, не моргая. Взгляд его, по-змеиному неподвижный, тяжёлый, парализующий, с хищной, жестокой, неодолимой силой затягивал, всясывал, глотал моё сознание чёрными воронками зрачков.

— Что у вас, Игорь? — повторил он.

— Где ваша пустота? — спросил он.

И продолжил:

— Раньше всё было просто. Люди приходили к нам устраиваться на работу. У нас отчего-то репутация щедрых работодателей, хотя, откровенно говоря, бюджет наш весьма и весьма ограничен. Но люди вполне резонно полагали, что мы не пожалеем денег за хорошо проделанную работу — и шли к нам. Их понять было легко. И легко было понять, когда именно они начнут нас предавать. У этих была пустота в карманах. Были люди, которые приходили к нам, руководствуясь религиозными убеждениями. Этот тип людей на осознанное предательство не способен. В том смысле, что ни один свой поступок они никогда не смогут осознать как предательство. Ведь даже предавая, они честны. Перед собой. Но у этих людей иная пустота. Пустота в голове. Потому любой человек, превзошедший их в показном фанатизме, способен вести их как собаку в ошейнике. От этих людей не так много пользы… как думают некоторые. И есть весьма перспективный контингент. С пустотой в душе. Им просто хочется умереть. Красиво. И осмысленно. Или с имитацией осмысленности. Картонная смерть. Клоунская. Зато на арене. Гладиатор — просто клоун с мечом, которого довели до истерики и бросили в шутовское сражение против таких же истеричных клоунов. Но публике страшно. Она боится. Смешное становится страшным. Цирк гладиаторов и клоунский цирк не просто переходят один в другой. Одновременно они существуют в одной и той же точке пространства. Один внутри другого. Вы любите людей, которые мечтают о красивой и глупой смерти? Непременно глупой?