Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

В тот день не объезжал с визитами возможных клиентов.

Чёрт, какое это мучительное занятие! Я всегда старался избежать его…

Я остался дома. Включил компьютер. Скачал почту.

Строго говоря, сказал лишь это письмо. Одно.

Странно.

«Странно», — подумал я.

Да, именно так. Мой почтовый ящик никогда не был защищён от спама. Впрочем, я никогда и не старался его защитить. Ведь клиенты спамеров могли быть и моими клиентами. Я — один из немногих пользователей интернета, кто и впрямь мог получить какую-то пользу от спама. Помнится, один раз получил. Подготовил текст рекламного письма для какого-то… как его там… продавца финансовых услуг? или сетевого напёрсточника? Какая разница!

А в тот день — пришло лишь одно письмо. Это письмо.

И что интересно…

— И чего искала?

Дядя Коля лукаво мне подмигнул. При том лицо его, морщинистое, скукоженное, перекосилось и как-то скособочилось, будто съехало на бок, и стало особенно противным.

— А вот, сказала, что барышня к тебе приходила.

— Кто?

— Ну, девка какая-то. Она, вроде, в милицию сначала обратилась, а её сюда направили. Она приезжала сегодня. К дежурному врачу обращалась. Тебя, вроде, спрашивала. А ты вот у Торопова в это время сидел. Ну и тебя, понятное дело, не нашли. А она, видно, не дождалась…

— Какая девка?

Я отмахнулся («что он болтает? кому я нужен-то?») и прилёг на кровать.

Не раздеваясь.

Мне казалось — минуты на две, не больше.

Но голова закружилась. Закружилась тьма. Редкие синие искры взлетели вверх. И растаяли.

Я проспал ужин.

И проснулся уже ночью.

По покатым, выщербленным бетоном неровно покрытым ступенькам пробежала где-то в конце осени вода. Пробежала, остановилась на малое время — и осталась, замёрзнув льдом.

Гладкие подошвы моих ботинок (не по сезону, гладкие и тонкие) заскользили по льду, я едва не упал. И удержался, лишь схватившись за толстые чугунные перила.

Дверь подъезда с тонким морозным скрипом открылась, мужчина в сонно хлопающей на ветру, серой, теплом дома ещё пропитанной дублёнке прошёл мимо и, за моей спиной уже, сказал:

— Осторожней. Дворник, бездельник, вторую неделю крыльцо почистить не может. Центр Москвы… колхоз какой-то!

Я повернулся, чтобы ответить… Впрочем, что бы я ему сказал?

«Вся Москва…»

Он исчез. За две секунды, достаточные для того, чтобы повернуть голову на звук его речи.

«…Дерьмо! Вся, а не только центр!»

Исчез. Ну и ладно!

Дверь была тяжёлой. Она была сбита, крепко сбита из толстых панелей, массивных деревянных плит. С узорами и остатками бледно-жёлтого, временем до пыли сушеного лака.

В неглубоко прочерченных витых линиях и асимметрично расположенных по периметру резных деревянных завитушках чувствовался старомодный, подзабытый уже позднесоветский имперский стиль, с его тяжёлыми украшениями на дереве, камне и стали, бетонными гербариями, мозаикой толстого, неровно битого, аляповато-цветастого стекла на входных дверях контор, что умерли уже в щедро, так щедро отмеренное им обычно скупыми на длинные нити мойрами время.

— Куда? Куда? — вахтёр у входа, крепкий мужик в тёмном полувоенном, вразлёт распахнутом бушлате, раскинул руки и успел-таки зацепить пальцами край моего рукава.

«Вот ведь везёт мне на хамов», — подумал я.

Не с досадой, нет. И не с возмущением. На хамов мне и впрямь везло и, хоть привыкнуть к ним я так и не смог, но и возмущаться — устал. Просто устал…

Я остановился, повернулся к вахтёру («да что-то больно грозный у него вид… помилуйте, боги мои добрые, да вахтёр ли он?!») и, перегнувшись через деревянную перегородку, вплотную…

«Да, такие вот преимущества… Убивать и быть незаметным… только и это скучно… Кого убивать? Для кого быть незаметным? Величие убийцы определяется величием жертвы. А мне кто достаётся? Тьфу, глаза б не видели!»

…вплотную придвинулся к нему (будто боялся, что кто-нибудь нас подслушает) и шёпотом, до безобразия интимным, свистящим шёпотом едва не в ухо ему произнёс:

— К Синееву…

— Пропуск? — вахтёр, несколько озадаченный моим поведением, на полшага отошёл назад и, повернувшись боком, к низкому тёмному столику, едва освещённому настольной лампой с узким, помятым (не иначе как при неоднократных падениях) металлическим абажуром, придвинул к себе большую, толстую тетрадь с грязно-оранжевой обложкой, к мятому корешку которой тонкой леской была привязана изрядно уже обгрызенная шариковая ручка.

— Заказан, — всё тем же шёпотом продолжал я.