Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Ничего, мам… Книга упала.

— Ты как себя чувствуешь? У тебя голос какой-то слабый совсем, еле слышно.

— Мам…

Губы отчего-то сами собой растянулись в горькую усмешку.

— Мам, ну когда у меня был другой голос?

Она вздохнула. Так, что тяжесть вздоха прошла сквозь мембрану трубки.

— Что с тобой происходит? Тебя в последнее время совсем не видно, и не дозвониться даже. Ты ко мне уже месяца два не приезжал.

— Того больше…

— Вот именно! Нехорошо так.

«Ты же один у меня», — подумал я.

— Ты же один у меня, — сказала она. — Совсем меня бросил.

«Ни к чему тебе меня видеть, ни к чему, — подумал я. — А, впрочем…»

— Вот так случилось… — она замолчала на полминуты.

Я ждал. Послышался звук… Да, похожий на тихий всхлип.

— Отец вот умер тогда… Я подумала, может, теперь ты ко мне переедешь… У меня вот со здоровьем теперь совсем плохо стало. Сам знаешь, всю жизнь сердце у меня, сосуды вот теперь… Как погода плохая — голова прямо ломит, раскалывается. Думаешь иногда… Так ведь помирать будешь — таблетки никто не подаст.

— Мам, — ответил я, — ник чему это…

— Ну почему?!

— Точно говорю, ни к чему. Характер у меня, сама знаешь — какой. Мне одному лучше. Да и тебе тоже без меня лучше, поверь.

— Да уж, лучше. Тоска одна… И за тебя беспокоюсь. Совсем ведь не знаю… Не знаю ничего. Как ты, как там у тебя… Приезжал бы? Пирог ведь так и остался, не ела. Тебя ждёт.

— Ни к чему…

— Игорь…

Снова всхлип, теперь уже явственней, громче.

— …И правда ведь сердце болит. Мне бы увидеть тебя… Надо видеть. Приезжай, я прошу. Грех ведь к матери не приехать.

«Грех… Странно, — подумал я. 0 °Cтранно звучит это слово. Похоже на слово «орех». Или «грек». Или «грецкий орех». Или «гречка». Каша… Каша — и орех. Ничего общего… Может быть, это когда кашу делают из орехов? Вот ведь дурость какая! Дурость какая мне с утра в голову лезет. Впрочем, она и днём лезет, и вечером… Что же это слово напоминает? Ведь напоминает что-то?»

— Ну что ты молчишь?

— Думаю.

— Что думать-то тебе?

Теперь в её голосе явственно слышалось раздражение.

— Всё ты говоришь… Лишь бы отговориться! Я же знаю, ты опять будешь весь день дома сидеть. То одна статья у тебя, то другая. Не дашь даже почитать!

— К чему тебе?

— Да мне ни к чему… Хоть бы узнала что-то о тебе. А то ты ведь как чужой стал. Как чужой, Игорь.

«Стал… Когда стал? Был всегда…»

— Когда приехать можно? — спросил я.

Неожиданно для самого себя. Я не знаю, я до сих пор не знаю, почему, по какой причине, для чего вообще задал я этот вопрос, этот глупый, совершенно мне не нужный вопрос и, самое главное, какой ответ я ожидал услышать.

Ведь понятно было, что мама скажет: «Хоть сейчас».

— Да, господи, Игорь, когда хочешь. Хоть сейчас! Я же говорю…

Нет, зачем я спросил? Не лучше было бы, чтобы маму убил не я, а кто-нибудь другой? Не лучше было бы не брать на себя этот грех…

Орех? Чёртов орех, что он мне мерещиться каждый раз вслед за произнесённым этим словом?

…нет, не брать его на себя, а подарить кому-нибудь другому? И не всё ли равно, кому?

Только надо ли так поступать? Если уж решил убивать… Но я ведь не решал. Убивать — это когда постепенно, одного за другим. Это когда остаёшься с жертвой один на один. Когда осознаёшь себя убийце, когда понимаешь, отчётливо, ясно понимаешь, что ты, именно ты, лично ты и никто другой возьмёт сейчас нож и всадит его, именно так — с размаху всадит в живот именно вот этого человека, именно этого, а не другого. Именно этого человека… Как он выглядит? Низенький, волосы редкие, губы толстые, бородавка под носом. Да, он не слишком приятен, но ведь ты с ним один на один. Можно разглядеть его, можно даже потрогать. Можно услышать его дыхание, можно спросить его о здоровье (и он ответит!), можно увидеть синие жилки под его кожей (да, именно те самые жилки, кровь из которые через секунды выпустишь ты своим ножом). Можно увидеть и понять, что именно эту, вот эту самую, пусть не самую удачную, пусть не самую безгрешную, пусть не самую нужную, но именно эту жизнь прервёшь ты сейчас, обрубишь, обрежешь и именно этот человек перестанет жить по твоей воле.

Но это если касается кого-то одного… Когда остаёшься один на один с массами… С массами людей…

Вот чёрт, слово-то! Похоже на вал, на тяжёлый коричневый пласт глины, вывороченный ковшом экскаватора. Пласт, с гулким стуком падающий из-под ковша на землю.

Массы… Нет ни лиц, ни рук, ни глаз, ни запаха пота, ни молящих взглядов, ни криков, ни угрожающего шипения сквозь сжатые зубы, ни прикрытых в предсмертной молитве, дрожащих от страха век, ни трясущихся в плаче плеч, ни подгибающихся коленей… Нет ничего!