Титус Попович - Жажда

— Успокойся… Больно ты злой стал, Митру…

— Так надо, Флорица… Так надо…

Они снова замолчали, рука Митру продолжала лежать на худом плече Флорицы.

Но их отдых продолжался недолго. Неуклюже шагая через борозды, приближался Кордиш.

— Приветствую вас. Здорово, Митру! — кричал он, размахивая руками. — От всей души поздравляю. Сегодня великий день для нашего села, хорошо, что привелось дожить.

Митру проворчал что-то себе под нос, не поднимаясь и даже не посмотрев на учителя.

— Я вступил в «Земледельческий фронт», — продолжал Кордиш с деланной веселостью. — Да, я туда записался. Непосредственно в уездном центре. Ты что, сердишься на меня? За что?

— Слышь, Флорица, — заговорил Митру. — Теперь только бы твой брат одолжил нам волов и плуг… Потом заплатим… Договоримся…

— Митру, ты что, не видишь господина учителя? — набравшись храбрости, прервала его Флорица.

— Не вижу, — спокойно ответил Митру. — Брат твой, конечно, человек не плохой, но в нем есть что-то чудное, а вот что именно — понять не могу. Поговорить с ним придется…

Кордиш вынул из кармана бутылку цуйки и протянул ее Митру. Лицо его выражало полнейшее недоумение. Учитель пожимал руки крестьянам, поздравлял и даже несколько раз прослезился, а этот Митру даже не хочет взглянуть на него. Кордишу стало не по себе.

— Что я тебе сделал? — растерянно пробормотал он.

— Ничего, Петре. Только вот что я тебе скажу — поплатишься ты за то, что не был заодно с селом в трудные дни, станешь пальцы кусать, да будет поздно. А теперь сделай доброе дело — оставь нас в покое. Нам с женой поговорить надо. Некогда нам было разговорами заниматься в последние дни, когда ты забыл село, своих родителей и своего брата, товарища Кулу.

Кордиш молча пошел прочь, но не к шоссе, где находился Теодореску с толпой крестьян, а напрямик к роще. Он пересек выгон, поднялся на холм и медленно побрел к селу.

— Пойдем и мы, — предложила Флорица. — Пойдем скажем спасибо господину директору.

— Нет. В другой раз. Успеется. Пойдем разыщем Фэникэ, — сказал он странным, прерывающимся голосом и потянул ее за руку.

На краю поля Митру обернулся — его звал Битуша, сидевший неподалеку в компании двух других крестьян. По рукам у них ходила зеленая бутылка.

Митру только пожал плечами и быстро зашагал к зарослям акации. Дальше виднелись сады, а над ними красная крыша усадьбы Паппа. «И это заберем, — подумал Митру. — И чем скорей, тем лучше… Чем скорее…»

Сквозь зеленую чащу пролегала густо заросшая сорняком тропинка.

— Где же Фэникэ? — притихшим голосом спросила Флорица.

— Оставь его, пусть играет! — И без всякой связи добавил: — Теперь, слава богу, и мы заживем по-человечески.

С поля доносились приглушенные густой листвой человеческие голоса.

— Давай посидим. Я устал, — сказал Митру и почти насильно притянул Флорицу к себе на траву.

— Не надо… — зашептала она. — Не надо. Еще увидят…

Митру засмеялся и обнял жену.

Флорица никогда еще не видела его таким. Митру словно подменили — взгляд светился по-новому, желанием и счастьем. Зеленым кружевом листвы распростерлось голубое небо. Флорица закрыла глаза.

Эмилия вынула из духовки противни с ореховым печеньем и маковыми рожками. Лицо ее раскраснелось от жары, слезы застилали глаза. Она приподняла крышку кастрюли, где тушился цыпленок, но никак не могла вспомнить, посолила ли она жаркое.

От тоски и горя хотелось закричать, спрятаться в спальне, задернуть занавески и как следует выплакаться в темноте. Джеордже тоже было тяжело — она понимала это, хотя он и старался всеми силами скрыть свои переживания. Эмилия слышала, как муж вздыхал и ворочался в постели всю ночь, но так и не нашла в себе сил подойти к нему, положить голову ему на плечо и найти нужные слова, чтобы успокоить его.

— А она, наверно, красивая, — вдруг заговорила Анна. Старуха сидела на постели, свесив ноги. — Знаю, что хорошенькая… Голос как у птички.

— Замолчи, мама, ради бога замолчи, или я швырну на пол всю посуду. Нашла чему радоваться…

— Ты что это, доченька? Или живот заболел? Дануц уже взрослый мужчина, а ты суешься в его дела. Не на тебе же ему жениться.

— Он еще ребенок.

— Какой там ребенок? Парню скоро восемнадцать. В мое время у таких парней дети были, один, а то и два.

— Оставь меня в покое с твоими временами, слышишь? Ты так и осталась темной крестьянкой, ни капельки не обтесалась, хотя и прожила с нами двадцать лет.