Титус Попович - Жажда

Из кофейни вышел Дан.

— Мы встретимся через полчаса, — просто сказал он, и они снова зашагали по бульвару.

— Любая попытка объяснить тебе все кажется мне унизительной, — начал Дан, когда они свернули с бульвара и углубились в тихие, пустынные улочки, спускавшиеся к Мурешу. — Все представляется мне значительно проще.

— Оставь, Дан, — с досадой отмахнулся Джеордже. — У нас еще будет время… Я больше не оставлю тебя одного. В конце концов мы найдем с тобой общий язык.

— Я не одинок, папа.

— Ах да. Но тебе это только кажется. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тебе пришлось стыдиться самого себя.

Джеордже понял, что попал в цель. Дан шел нахмурившись, низко опустив голову.

— Я не вижу никакого оправдания твоего поведения.

— Мне кажется, папа, что ты смотришь на жизнь сквозь устаревшую призму сентиментальности. Благие намерения всегда прекрасны, но они остаются намерениями.

— Неправда. И не строй из себя циника, не то получишь новую пощечину.

— Это будет явным злоупотреблением положением, — серьезно возразил Дан. — Лично меня идеи не волнуют. Мы, румыны, и без того отдавали им слишком большую дань. Короткая вспышка. Надо создавать, производить, выкорчевывать восточную лень. Уничтожать мягкотелость, соглашательство и демагогию. Для этого нужны деньги и математика.

Джеордже промолчал. Спорить с Даном теперь, по его мнению, не имело смысла. Все казалось ему странным — и влюбленность сына (он не мог себе представить эту девушку и ждал ее с беспокойным любопытством), и эта бурная деятельность, в которой не было ничего романтического, а лишь холодный и глубоко эгоистический расчет. Они поднялись по ступенькам на набережную. Черная река бесшумно катила свои воды, пронизанная вдали вереницей робких, колеблющихся огоньков. Деревья шелестели так же вкрадчиво, как набегавшие на берега волны. Откуда-то издалека доносился запах сырой жирной земли.

— А что ты можешь предложить мне взамен? — резко спросил Дан.

— Я не купец и не делец. Я просто заставлю тебя. И не я, а жизнь и все, что есть лучшего в тебе. То, что ты унаследовал. Честь и требовательность к самому себе.

— Я, наверно, поеду за границу, папа, — тихо проговорил Дан.

— Сомневаюсь.

— Ты посмеешь взять на себя ответственность и запретить мне?

— Да, мальчик, у меня гораздо больше смелости, чем ты думаешь.

Дан, казалось, не слышал отца. Он только вздрогнул и ускорил шаг. На пустынной набережной под фонарем стояла стройная девушка в гимназической форме. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам.

— Скорее, папа, — заторопился Дан.

Они подошли. У девушки были удивительно большие, черные, блестящие, как от слез, глаза с длинными загнутыми ресницами. Лицо было бледным от волнения, губы дрожали.

— Эдит, вот мой отец.

Девушка протянула руку и смущенно улыбнулась, открыв ряд мелких ровных зубов. Джеордже почувствовал, как в его руке затрепетали тонкие теплые пальцы. В первую секунду он не нашелся, что сказать.

— Мы теперь соседи, — сказал моц, подходя к Митру. — Меня зовут Аврам Янку. А тебя?

Но Митру не слышал. Он вбивал в землю красный колышек с такой осторожностью, будто тот был стеклянный. Потом встал на четвереньки и посмотрел вдоль землемерной цепи, протянутой к другому колышку, вбитому на краю его участка, чтобы убедиться — правильно ли она легла.

— Кончишь ли ты когда-нибудь? — закричал издали Павел Битуша. — До каких пор я буду ждать?

Аврам Янку в нерешительности остановился почти рядом с Митру.

— Ты что? Не хочешь разговаривать со мной? Заважничал?

Митру встал и долго оттирал ладони, чтобы очистить с них налипшую землю.

— Битуша, можешь брать цепь, — закричал он гораздо громче, чем этого требовало расстояние, отделявшее его от приятеля, нетерпеливо топтавшегося на месте. — Не заважничал я, дружище, — обратился Митру к моцу. — Просто очень уж рад.

— Я тебя знаю, — сказал Янку. — Ты Митру Моц. А ты не залезешь плугом на мой надел? — озабоченно осведомился он, подходя ближе.

— Нет! — серьезно ответил Митру. — Клянусь богом! Аминь.

— А это кто? Жена, что ли? — спросил Аврам Янку, показав на стоявшую поодаль Флорицу. Одной рукой она прикрывала рот, другой гладила головку Фэникэ.

— Да, — ответил Митру. — Жена.

Янку замялся, не зная, что еще сказать.

— Давай подымим, — наконец нашелся он.

— Давай, Аврам.

Они уселись, поджав под себя ноги, на землю, оторвали от газеты по клочку бумаги, размяли их между пальцами и, свернув цигарки, с удовольствием затянулись.