Титус Попович - Жажда

У изголовья убитых горела толстая свеча, оставшаяся от крестин Дана. На ней сохранилось еще несколько голубых бумажных цветов. Гэврилэ остановился рядом с Джеордже, но не осмелился заговорить с ним. Он почувствовал спиной сверлящий взгляд Митру, и ему стало не по себе.

— Господин директор, — пробормотал наконец старик. — Господин директор, дорогой.

— Что вам угодно? — обернулся Джеордже.

Но Гэврилэ растерялся и не знал, что ответить, хотя по пути обдумал все как следует.

— Господин директор, — со вздохом повторил он. — Я пришел…

Джеордже посмотрел на него равнодушно, словно не замечая.

— Господин директор, порядок мой оказался плохим… не от бога, а от сатаны. Жаль мне…

— Теперь уже поздно… дед Гэврилэ.

— Господин директор… кто еще был в лесу… с моим?

— Пику и двое чужих, — сухо ответил Джеордже.

Гэврилэ опустил голову.

— А где теперь Пику? Знаете, люди говорят, что он мне кровный брат.

— Пику удрал…

— Постыдился бы ты, Урсу! — закричал вдруг Митру и от волнения выронил автомат. — Что тебе здесь понадобилось? Диву даюсь, почему тебя с ними не было, ведь ты готов повесить каждого, кто встанет на твоем пути.

— Может, и так, — упавшим голосом ответил Гэврилэ. — Может, и так… Сам за собой этого не замечал…

Митру подошел вплотную к старику и замахал кулаком у него перед носом.

— Что тебе здесь надо? Убирайся к твоему Лэдою, тебе с ним по пути. Уходи, пока я не всадил тебе пулю в брюхо. Было время, в старосты мы тебя звали и народ бы пошел за тобой. А теперь будь ты хоть ангелом, никто тебя не послушает. Жаден ты, Гэврилэ. Все теперь тебя раскусили. Добром говорю — уходи, пока цел.

— Господин директор… — умоляюще проговорил Гэврилэ. — Господин директор!

Джеордже смотрел в окно на улицу. Со всех концов к школе сходился народ.

— Вам в самом деле лучше уйти, — тихо и почти мягко проговорил он.

Гэврилэ растерянно огляделся, словно надеясь найти поддержку, участие, услышать доброе слово, но встретил лишь суровые, чужие глаза знакомых ему людей. Ему казалось, что ноги его вросли в землю, что кто-то тяжелый влез ему на плечи и давит к земле. Старик собрал все силы, чтобы не согнуться под этой тяжестью. Обернувшись к Эмилии, которая по-прежнему стояла в углу, он громко и отчетливо проговорил:

— Ну что ж, тогда я пойду пахать…

И уже в дверях, круто обернувшись, добавил:

— Землю Эзекиила…

Джеордже постукивал пальцами по стеклу и жмурился от солнца. Из всей этой ночи в памяти Эмилии запечатлелось лишь то мгновение, когда Кордиш ворвался в дом священника с криком: «Он жив! Директор жив! Они сейчас будут здесь! Директор уцелел».

Эмилия бежала до школы босиком, но не осмелилась показаться мужу в таком виде и зашла домой, чтобы надеть туфли. Анна спала, тихо похрапывая во сне. Эмилия не стала ее будить.

Она проскользнула в класс и нашла там Джеордже. Глаза их встретились, но, заметив во взгляде мужа что-то отчужденное, Эмилия не решилась подойти к нему, забилась в угол и осталась стоять там, не зная, куда девать руки. Эмилия долго не осмеливалась взглянуть на убитых, она с детства боялась мертвецов, но в конце концов не сдержалась и подняла глаза. Из-под карты торчали грязные сапоги Глигора, пучок желтых сухих листьев прилип к левому каблуку. Кровь просочилась через наклеенную на материю карту и залила половину Бразилии.

Полумертвая от усталости, Эмилия решила не уходить, пока не уйдет Джеордже. Она старалась найти в его лице знакомые черты, увидеть его таким, как тогда на станции, когда он уезжал на фронт, а она бежала за вагоном, вцепившись в его руку, протянутую из окна. В последний момент она прильнула к этой руке губами, а теперь старалась припомнить, какая это была рука. Хорошо бы не правая, которую он потерял. Но к чему эти мысли теперь?

Раздался голос Митру, и она вся вздрогнула.

— Господин директор, вы бы пошли отдохнуть. Грех сказать, но сами бледны, как мертвец. Мы тут посторожим, а после обеда перенесем их в церковь…

Джеордже кивнул головой и обернулся к Эмилии.

— Пошли, жена, — просто сказал он.

Эмилия подошла к нему, с трудом сдерживая подступившие слезы. Словно впервые она увидела его седые виски, мелкие морщинки у глаз, худую небритую шею.

— Мне хочется лечь, Эмилия.

— Хорошо, дорогой. Пойдем.

Эмилия с признательностью почувствовала, что муж оперся на нее всей тяжестью. В коридоре крестьяне расступились, чтобы пропустить их.