Титус Попович - Жажда

Гэврилэ зашатался и схватился за молодое абрикосовое деревце, которое с треском надломилось. Старик огляделся — сыновья и невестки застыли в неподвижности и ждали, что он будет делать.

— Ну и много же вас, боже мой, — пробормотал он и, неожиданно упав перед Эзекиилом на колени, стал в исступлении целовать его лицо и шею, ощупывать волосатую окровавленную грудь.

— Сыночек, дорогой мой, любимый… на кого ты нас оставляешь, сыночек родной… — завыл он тонким, бабьим голосом.

Как по сигналу, заголосили все остальные. Жена Давида упала на колени и билась головой о землю. Только мать стояла молча, опираясь на метлу.

— Все замолчите. Сейчас же замолчите, — приказал Гэврилэ. — Никто из вас не любил Эзекиила, — добавил он и вдруг закричал так громко, что все в страхе умолкли, забыв об убитом: — Зачем ты не взял меня к себе, господи? Зачем дал дожить до черного дня, о котором и в апокалипсисе говорится? Падите на нас горы и скалы, скройте от того, кто восседает на троне, от гнева всевышнего. Пришел страшный день гнева господня. Эзекиил, сыночек мой любимый, помер ты, ушел от нас…

Мария проскользнула между братьями, наклонилась к отцу и тихо зашептала.

— Батюшка, дорогой… не надо, его все равно не воскресишь…

— Убирайся отсюда, шлюха проклятая, — закричала вдруг мать. — Весь род ваш проклятый… — взвизгнула она, подбежала к стоявшему на коленях Гэврилэ и стала изо всех сил колотить его метлой по голове, по лицу, куда попало.

— Вот тебе, святоша, — вопила она. — Только из святого писания говоришь, а сам сына выгнал и теперь еще плачешь, библию поганишь. — И она еще несколько раз ударила мужа, оставляя на его лице кровавые полосы. — Всем зажал дома рот, землю сыну не дал и со мной слова никогда не вымолвил, а все командовал и командовал… святоша!

Обезумев от боли, Гэврилэ закрыл лицо ладонями, не в силах подняться с земли. Мария попыталась вырвать метлу из рук матери, но та с неожиданной силой ударила ее.

— Уйди с дороги, девка бесстыдная. С Петре валялась и погубила его, потому весь твой род богом проклят, а теперь пляшешь с Поцоку, который его зарезал.

Старуха отшвырнула метлу и побежала.

— В колодец брошусь, прокляну вас всех! — обезумев, кричала она.

Давид и Адам попытались удержать мать, но она отшвырнула их и скрылась в глубине двора.

Гэврилэ медленно встал, не отнимая рук от лица.

— Отнесите дорогого усопшего в дом… Позовите Фогмегойю, пусть она его обмоет, и Гьюси, чтобы побрил. Зажгите свечи.

Не дожидаясь, пока будут исполнены его приказания, Гэврилэ скрылся в доме и через несколько минут вышел оттуда одетый во все черное, без шляпы. Глаза его были красны, лицо в кровоподтеках. До ворот он шел медленной, спокойной походкой, но, оказавшись на улице, бросился бежать к примэрии. Силы скоро оставили его, и он принялся молиться. «Пожалей меня, господи, в своем великом милосердии… Не вижу больше пути к спасению… лишь каменья и тернии. Не вижу тебя. Прежде, в юности, ты являлся мне, а теперь оставил… Сыночек мой, Эзекиил, за какие грехи я плачу?»

Добравшись до дома Мелиуцэ, Гэврилэ стал стучать в окно и, не дождавшись, пока откроют, ударил плечом в дверь и сорвал ее с петель. Потом он пробежал по заваленному проросшей картошкой коридору, разбил стекло еще в одной двери и ворвался в комнату, натыкаясь на мебель.

— Кто это? — испуганно вскрикнула жена Мелиуцэ, лежавшая в постели рядом с маленьким, тщедушным мужем.

Не обращая на нее внимания, Гэврилэ подошел к Мелиуцэ и стал изо всех сил трясти его за плечо.

— Вставай, писарь, ты мне нужен. Слышишь, вставай.

— А что случилось? — пролепетал Мелиуцэ, шаря вокруг в поисках очков.

— Вставай, — крикнул Гэврилэ. — Ты мне нужен, — и, схватив Мелиуцэ за руку, вытащил его из кровати. — Скорее, слышишь? Вот деньги, их хватит на то, чтобы купить тебя с потрохами.

И Гэврилэ швырнул на кровать груду смятых бумажек.

— Но что случилось, господин Урсу? — спросила, сгорая от любопытства, жена Мелиуцэ.

Не на шутку испуганный, писарь поспешно одевался, не попадая в рукава, и наконец совсем запутался в шнурках. Гэврилэ вырвал у него из рук туфли, порвал шнурки и, опустившись на колени, надел ему их, приговаривая:

— Скорей, господин Мелиуцэ, скорей!

— Дорогая, приготовь мне кофе, — захныкал Мелиуцэ. — У меня язва — не могу ничего делать на пустой желудок, — объяснил он Гэврилэ. — Пойми, ведь я тоже человек. Не убежит твое дело…

— Нет у меня времени ждать, слышал? Или оглох, пьянчужка? — рассвирепел Гэврилэ. — Я тебя дома напою и накормлю до отвала. Гэврилэ Урсу устраивает поминки по сыну.