Мо Янь - Сорок одна хлопушка

А может, потому, что головастики — отродье жаб, которых считают ядовитыми, вот никто их и не ест. Но маленькие лягушки — тоже головастики, и лягушки многим людям по вкусу, не говоря о том, что их едят люди, в нашей деревне и одна корова лягушек лопает, почему же тогда люди не едят этих головастиков, которые вырастают и становятся лягушками?» Чем больше я размышлял, тем больше запутывался, и начинало казаться, что всё в мире очень запутано. Но я также понимал, что искать ответы на такие запутанные вопросы можно, лишь если существуют дети, обладающие знаниями, как я: вопросов было много, и не потому, что мне не хватало учёности, а как раз потому, что её было слишком много. Никакой симпатии к классной у меня не было, но её последние ругательства в мой адрес в глубине души тронули. Мне показалось, что её слова «твоя дурацкая логика» — это совершенно справедливая критика; послушать, так она вроде бы ругала меня, а по сути дела — превозносила. Эта малышня пузатая в классе только и могла понять, что слово «дурацкая», куда им понять, что такое «дурацкая логика»? Да что о них говорить — во всей деревне и то не найдётся пары человек, кто знал бы, что такое «дурацкая логика». А вот я без чьей-либо помощи понял, что «дурацкая логика» и есть дурацкий способ обдумывания.

В соответствии с «дурацкой логикой» мои мысли с головастиков переместились на ласточек. Не то чтобы я о них думал, они сами летали над поверхностью реки, и это было очень красиво. Одни часто касались брюшком воды, поднимали маленькие волны, образуя на поверхности слабую рябь. Другие на берегу ковыряли клювом ил. Как раз в это время ласточки строили гнёзда, абрикосы уже расцвели, персики ещё нет, но уже вот-вот должны были раскрыться. На плакучих ивах по берегам уже появились листочки, где-то вдалеке куковала кукушка. Говорили, что самое время сеять, но у нас в деревне мясников уже никто с земли не кормился. На земле работать много сил и пота уходит, доход скудный, только дурак будет этим заниматься. В нашей деревне дураков не было, поэтому никто сельским хозяйством не занимался. Отец говорил, что вроде бы по возвращении собирался заняться сельским хозяйством, но теперь отказался от своих намерений. Лао Лань уже назначил его директором мясообрабатывающего комбината, в деревне была образована генеральная компания Хуачэн, Лао Лань стал и председателем совета директоров, и главным управляющим компанией. Отец ведал на комбинате подведомственным предприятием генеральной компании.

Предприятие отца располагалось в половине ли к востоку от школы, с моста был виден его высокий корпус. Раньше это был цех по производству брезента, теперь его переделали под скотобойню. Любая живность, кроме людей, которая попадала на отцово предприятие, переставала быть живностью. У отца на предприятии мне было гораздо интереснее, чем в школе, но он меня туда не пускал. Мать тоже не пускала. Отец работал управляющим, мать — бухгалтером, очень многие мясники-единоличники из нашей деревни стали рабочими на этом предприятии.

Прогулочным шагом я направился к предприятию отца. Когда меня только что выгнали из класса, в душе было некоторое беспокойство, было такое чувство, что сделал что-то немного не так, но после прогулки в чарующем весеннем воздухе беспокойство исчезло. Я вдруг почувствовал, какая глупость — в это прекрасное время года сидеть в классе и слушать разглагольствования учительницы. Такая же, как глупость людей, которые, не поднимая головы, занимаются сельским хозяйством, хотя прекрасно понимают, что это чистый убыток. Ну почему мне обязательно нужно ходить в школу? Учительница знает ненамного больше меня, и даже меньше, чем я. К тому же знания, которыми я обладаю — полезные, а то, что знают они, никакой пользы не имеет. Лао Лань всё говорит верно, но то, что он велел родителям послать меня в школу, неправильно. И то, что он велел родителям послать сестрёнку в подготовительную группу, тоже неправильно. Думаю, что мне надо бы спасти сестрёнку из подготовительной группы, чтобы она вместе со мной гуляла на природе. Мы могли бы ловить руками рыбу в реке, забираться на деревья и ловить птиц, ходить в поля и собирать цветы и вообще много чем заниматься, и каждое из этих занятий имеет больше смысла, чем ходить в школу.

Я стоял на дамбе, прячась за ивами, и смотрел на отцовский мясокомбинат. Он занимал обширную территорию, окружённую высокой стеной с колючим заграждением, чтобы на неё нельзя было забраться. Производственное предприятие называется, скорее, тюрьма. За стеной больше десятка высоких цехов. В юго-западном углу ряд низких строений, за ними высокая труба, из которой валил густой дым. Я знал, что это заводская кухня, оттуда нередко долетали дразнящие мясные ароматы. Сидя в классе, я мог чувствовать эти ароматы, и стоило мне ощутить их, как учительница и одноклассники переставали существовать, мозг рисовал прекрасные картины, передо мной один за другим представали пышущие жаром, благоухающие куски мяса, которые выстраивались рядами вдоль дорожки из толчёного чеснока, кинзы и других специй. Сейчас я снова чувствовал аромат мяса. Я различал запах говядины, баранины, а также свинины и собачатины, и в мозгу сразу появлялся соответствующий каждому виду мяса притягательный облик. У меня в голове мясо имеет облик, оно говорит, оно живое и может общаться со мной богатым на чувства языком. Всё это мясо зовёт меня: «Иди съешь меня, Ло Сяотун, иди съешь, ну скорей же!»