Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— Да ладно!

— По детскому алкоголизму — тоже первое. И пятое — по распространению туберкулеза. А силовики? Каждый десятый — под ружьем, опа! Когда я про это начинаю говорить в компании, меня перебивают — стоп, не грузи. Захiденц! — у них там свое, а Донбасс к России тяготеет. Вот у меня есть знакомая, так у нее мать 28 лет учителем проработала, а пенсия — 800 гривен. Как жить?

— У меня нет сокровенного знания. Я не могу читать лекции о том, как жить.

— Нас просто поставили раком! Взрывы мне какие-то слышны. Этот мир устроен несправедливо. Наш родной язык — русский! Не перебивай меня, я минуту просил! Вижу — менты заходят и несут коробку марихуаны… Я читаю статьи и смотрю новости! Понимаешь, все всё видят. Мир сошел с ума. Короче! Я просил минуту! У меня есть подруга, ее зовут Марфа, она росла с нами. Она успела отсидеть. Потом стала наркоманкой и ушла в монастырь. Босиком. А потом — в Барселону. После вернулась в Донбасс и устроилась санитаркой в дурку… В России воруют — а уж тут! А почему до сих пор не уничтожены баллистические ракеты? Да, так о чем мы беседовали? Ты знаешь, что пенсии задерживают? Каждую неделю чернобыльцы и афганцы штурмуют областную администрацию. 400 000 под ружьем! У всех синдром, кто воевал. Вот мой дружок десантник, афганец, — так он после войны попал в Донецке в дурдом. Не поверишь!

— Отчего ж — не поверю? Всюду жизнь.

Митя помолчал и сказал про важное:

— Говорят, на шахте «Три-пять» открыли посольство немецкое. Будем брать! Аллах акбар.

— Гм… Ну, пойду я. Мне еще на кладбище надо заехать, перед поездом. Привет передать там?

— Какой привет на кладбище?

В самом деле… Дурацкая шутка. А он таки что-то соображает.

Мы попрощались. Я уходил и думал:

— Вот она, юдоль скорби! Один день в нашем городке заменяет ящик водки — по разрушительному воздействию на личность. Особенно когда заезжаешь к близкому человеку в дурку. И вот после этого — вы еще жалуетесь на бытовые проблемы, что вот у вас мало денег и не все девушки вам дают! Выходя из дурдома на волю, смешно думать про эти ваши жалобы… Вы такие же идиоты, как и она там.

Ну так не объяснишь же этого никому.

Если б мы про это говорили летом 2014-го, то еще б ладно. А то ж беседа имела место весной 2013-го, в начале мирного беспечного года, последнего довоенного. Ну вот, блять, как Митя смог увидеть будущее? Откуда узнал про будущую катастрофу с мовами? Про штурм областной администрации? Как он слышал взрывы еще не начавшейся войны? Почему говорил про аэромобильную бригаду, которой название исказилось в его бреду? Про моду на камуфляж, которая завоюет Юго-Восток? Что это был за бред — про его военные подвиги? Он в армии служил, но не в десанте, а в тихом безмятежном ПВО, в украинской деревне, какой уж там Афган. Безумие — таинственная вещь все-таки… А может, все пророки имели тяжелые диагнозы? И на самом деле других провидцев не было, не бывает? Просто раньше не было же казенного здравоохранения. И никто не мог понять, в чем дело. Думали: вот, чудо. А чудес не бывает же.

В дурку я ездил весной, а слетал туда в последний раз летом 2013-го. На похороны. Брата. Мити.

На кладбище пришло человек десять. Когда сносит крышу, человек как бы немного умирает. Чем дольше длится безумие, тем больше друзей отсеивается, отпадает. Потому что люди чуют: псих — не совсем живой, не совсем человек. Кстати, и с зеками что-то похожее. Не зря говорят, что тюрьма стоит на полпути к кладбищу. Дурдома это тоже касается.

Что касается Мити, то его дурдом — примерно на полпути от дома, где мы жили, до кладбища, на котором его быстро, хоть и с соблюдением всех формальностей, зарыли, упокоили. Психиатрия, пациенты… Человек еще вроде вот он, жив, его тело пока в нашем мире — но уж с ним ни поговорить толком, ни выпить. Ну можно спеть. Песни, они выскакивают из подсознания, умом это всё не понять, а настроение — что ж, настроение, оно и у кошки может быть, какое-то, и меняется непонятно от чего.

На кладбище мы все дежурно стояли у гроба, терпели жесткий дискомфорт, который хотелось быстрей прекратить, переминались с ноги на ногу, в рамках приличий не слишком комкали и без того урезанный обряд. Когда всё было вроде кончено, и подошли два загорелых кладбищенских профи, и уж взяли в руки гробовую крышку, чтоб закрыть от нас дорогого покойника и опустить сосновый контейнер в зияющий чернозем, поближе к преисподней — вдруг по тесному проходу между оградками к нашей унылой кучке подбежала молодая девка, блондинка, с открытым растерянным лицом, вся растрепанная какая-то. Я отметил, что лицо у нее хорошее. Она остановилась у гроба, положила куда-то в него желтый жидкий букет, нагнулась к покойнику и поцеловала его в губы — как живого.