Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— Спасибо, не забываешь! — сказал еще он и кинул жадный взгляд на кошелку, которая висела у нее на сгибе руки. Там угадывалось, ожидалось еще что-то съестное. — Мама, не думай — я всё отработаю! Я тебя не забуду! Вот выйду отсюда, разбогатею.

Он не стал объяснять, как именно поднимется, — ничего не сказал про работу или бизнес, про выигрыш в лотерею. В дурке про это — лишнее, подробности только всё портят. Предпочтительней общие слова.

Она отвечала ему что-то, утешала, но вяло — ну а как, не всерьез же комментировать бред. Про сказочное богатство, ни с того ни с сего взявшееся ниоткуда. Это, впрочем, часть русской матрицы; кто такой, собственно, Иванушка-дурачок? Тогда просто не было психбольниц, и он жил на воле.

Дама вздыхала, кивала, смахивала небогатую слезу. Потом дверь открыли с той стороны — и парня забрали внутрь. А мне велели еще обождать.

Она, наконец, посмотрела на меня и, хоть я не спрашивал, зачем-то взялась объяснять:

— Он думает, что я его мать…

— Дааа? А на самом деле?

— Мать его умерла. А я — соседка. Знала, что сын ее тут, я его помню, когда еще он младенец был. Ну и пришла к нему как-то с передачей, тут же известно как кормят. А он мне сразу: «Мама, мама.» Я ему объясняла, что всё не так, я ему чужая, а он не понимает. Хожу к нему. Иногда.

А эвтаназии у нас как не было, так и нет.

И вот наконец меня впустили.

Захожу…

— Здравствуй, шурави! — брат обнял меня.

— Ну, привет, чего уж там.

— Ты откуда на этот раз? Я в курсе, что в Ираке сейчас жарко… Ты ведь там был?

— С чего ты взял?

— Ладно, можешь не говорить. Всё понимаю, я сам в десантно-штурмовом батальоне служил. Бывало, идем в колонне, скорость 40, как обычно в таких случаях. Кандагар. Спецназ — он и есть спецназ… Камуфляж привез мне? Как я просил?

— Само собой.

Я вздыхаю и достаю из сумки военную куртку без знаков различия. Майку с каким-то иностранным нештатским узором. И — тельняшку. Всё как он заказывал.

— Вижу, вижу, это не наше. Чужие какие-то армии, всё понимаю. Крылышки вон нашиты, ясно, это их десантура… Серьезно всё. У нас почти всё можно купить, но такого нету.

В гостиную, где мы расположились, заходит дама в белом халате. Она хороша собой, в соку, возраст бальзаковский, видно, что уверена в себе и умеет управляться с мужиками, сколько б те не валяли дурака и не прикидывались мачо, она насквозь видит нашего брата и спокойно презирает его, и даже не считает нужным это скрывать. И вот она говорит:

— Митя, а что ты не хвастаешь, что в самодеятельности участвуешь?

Дальше она для меня уточнила:

— Он и поет, и пляшет, и стихи пишет, и на гитаре хорошо.

Да дальше — ему:

— Давай, чего ты?

Митя начинает напевать a capella:

— Я приснился тебе, Таня,

В камуфляже и бандане

На пятнистом БТРе.

Приходи-ка побыстрее…

— Да он почти заслуженный артист! Никого лучше тут и близко нету. Никто с ним не сравнится.

Митя кивает в сторону дамы, которая уже уходит к другим безумцам:

— Это Рита, заботится обо мне! Она роскошная, поверь. Да ты и сам видишь…

Он достает из кармана стопку фотографий. Любительские, 10 на 15, плохонькие, но какая разница.

— Это я еще ефрейтор, Ханкала, ВДВ. Писарь при штабе — ну, помнишь, как в кино «Брат»? Ну или «Брат-2»? А это — рядовой Катко. Капитан Пузановский, голубые береты, морская пехота — Гданьск. Мойша Рабинович, родом из Харькова. Он, кстати, скоро подойдет. Обещал. Сколько у нас времени? Мы с тобой люди военные, понимаем, что такое дисциплина.

— Есть время. Не ссы.

— А помнишь, как ты меня с кичи вытащил?

— Ну, это давно было.

— Я всё помню.

Вообще-то я тоже не забыл. Митя сидел тогда в СИЗО, он в поезде повздорил немного с попутчиками, слово за слово, те вызвали ментов, пришли двое, и брательник их обоих отправил на бюллетень, временная нетрудоспособность. Один успел применить «Черемуху», а после такой газовой атаки надеть на клиента браслеты не сложно. С ментами я после долго разговаривал, убеждал, что лучше всё решить мирно! Они согласились. Жалели менты только об одном:

— Эх, надо было его застрелить! Нам бы ничего за это не было. Мы б побои сняли, да и погоны, кстати, мы ж не сами себе поотрывали, правильно? Это было обидно. Унизительно. Оскорбительно!

…

Кстати это всё, вот забавно, происходило в Белоруссии…

Вопрос было не так уж и сложно решить, в начале 90-х расценки на это дело были копеечные. 100 долларов — это были большие деньги.

Митя смотрит мне в глаза: