Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Мне кто-то шепнул:

— Она, ну, это, тоже — того. Лежала с Митей. В смысле, в дурке.

— Как — лежала? В мужском отделении, что ли?

— Ну нет, конечно. Но на прогулки во двор их же всех вместе выпускали. Вот они и прохаживались там под яблонями и про что-то говорили. Всем рассказывала, что она его жена.

— О, Господи.

После в кафе на мини-поминках «вдова» выпила кружку пива, как ее ни отговаривали — пациентам же лучше не бухать, с кружки, это ж триггер, иногда всё запускается по новой — встала и громко рассказала:

— Это не Митя сошел с ума! Это мир сошел с ума.

Наверно, это была хорошая пара. Но смерть разлучила их.

Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик, как сказал поэт. За неимением бомбардировщика я оттуда просто уехал на поезде.

Кончив школу.

Вот сразу после выпускного.

Но сначала я получил медаль! Обычно их выдают либо героям, либо породистым собакам. Я, наверно, где-то между. А, и еще же были дорогие вина с медалями! Я до них редко добирался, из экономии и от провинциального простодушия, которым когда-то отличался, а щас всё как-то стерлось, подтерлось: медаль-шмедаль, неважно, был бы градус!

Значит, медаль — и сразу выпускной, и немедленно отъезд чуть ли не навеки.

Уже все умерли, так что можно про это.

Я был в школе отличником.

Отчего так? От большого ума? Или оттого, что в тех местах не модно было прилежно учиться? Как-то не принято. И человек, который просто может сказать на уроке, у доски, считался отличником. Примеров веселой жизни умников, которой можно было б позавидовать, вокруг не наблюдалось. Ну из учителки какой trendsetter? Или даже из завуча? Начальник участка на шахте, который зарабатывал меньше рядового забойщика? Завмаг? Последний хоть и жировал, но его — тогда, в тех краях — презирали, жалели, смеялись над ним, да и то еще вопрос — а был ли у него диплом. Врач? Который копался в чужом говне и смиренно брал подношения конфетами и шампанским? Без которых он был бы вообще нищим?

Нет, от учебы толку никакого — жизнь это показывала с мощной убедительностью. Там и тут мелькали какие-то очкарики, убогие, бледные, и простые ребята гордились собой — что не разбивают очки этим лузерам. По доброте душевной. Сдерживают себя.

А пролетарий мог и тыщу рублей заработать на хорошем участке. Купить «москвич» и ездить на Азовское море каждые выходные, ходу-то два часа, ну, три. А там, в палатке — живи не хочу. Рыбаки икру продают по десятке за ведро, а оставшихся от нее выпотрошенных осетров можно было, считай, даром брать, когда кончалась колбаса.

Яйцеголовые влачили жалкую жизнь на обочине — и рассчитывать на уважение не могли.

Шахтеры, настоящие ж мужчины, гибли весьма часто — это вам не педагоги какие-нибудь ссыкливые.

Да, только страшная ошибка в жизни могла вытолкнуть человека на скользкую и кривую дорожку отличной учебы и, заодно уж, что еще стыдней — примерного поведения.

Что касается меня, то знакомый психиатр, мой собутыльник, вот буквально на днях сказал, что давно уже уличил меня в аутизме с гиперкомпенсацией, и в этом что-то есть, не только смешное. Так что к плохому, то есть к умному, я тянулся не от желания показаться оригинальным — само так вышло.

И вот в девятом, что ли, классе про меня стали говаривать: «Идет на медаль». Я был спортсмен, но речь шла про другую медаль. Аутист-спортсмен? Так не футболист же. Кстати, футбол в России не очень хорошо идет, думаю, оттого, что наши люди не могут договориться между собой и не доверяют никому из своих — да и правильно делают. Подножку у нас подставят легко, а пас дать грамотно — это слишком далеко от жизни, ведь невозможно возлюбить ближнего хоть на треть так, как себя.

Про футбол надо сказать, что страсть к нему не просто так тупо вспыхивает в человеке, не на ровном месте — но передается по наследству. А мой отец футболом никогда не интересовался, эти пролетарские радости походов на стадион под татата-таратататата футбольный марш меня миновали, и, слава Богу, я избавился от тягостной зависимости, не успев ею даже обзавестись, — хватило мне и курения, я был приклеен к вонючей как говно никотиновой смоле аж 20 лет, пока не вырвался на волю, вот еще б и с водкой так, а? И с бабами, чтоб два раза не вставать.

Как так: я — и вдруг спортсмен? А так, что я был сам по себе, это ж легкая атлетика, бег. Со стороны кажется, что бегун вроде с кем-то соревнуется. Но на самом деле бежишь-то ты в одиночестве (и рождаешься, и умираешь точно так же), сам по себе. Двумя своими персональными ногами. Бывало, я приходил к финишу последним, но, даже понимая это задолго до, зная, что всё кончено и призового места мне не видать, все ушли далеко вперед — с дистанции я не сходил, не сошел ни разу. Вот у них там всё кончилось, уже поделили медали, и победители, насквозь потные, пошли в раздевалку, а после в душ, они орут, шлепают друг друга по спинам, это их праздник — а я-то при чем? У меня — своя жизнь. Я зачем-то придумал себе, что это унизительно — с кем-то соревноваться. И соревновался только сам с собой, это казалось достойным занятием, вот, дескать, это — мой уровень.