Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– Знаешь, я, наверное, пойду домой: умираю, хочу спать.

– Жаль, – Ванесса не пыталась скрыть разочарования. – Ты так давно у нас не гостила. Отец был бы рад…

– Я обязательно приеду, на твой день рождения или раньше. А сейчас – веришь ли – даже ужинать не хочется.

Её спутник, тащивший в каждой руке по чемодану, прислушивался к разговору с любопытством. Простой и веселый, похожий скорее на фермера, чем на банковского клерка, он вряд ли стал бы хитрить и подбивать Делию на отказ. Как бы то ни было, Ванесса не собиралась им препятствовать, и у перекрестка Квин-стрит они расстались.

– Он хороший малый, – нарушил молчание Нинни, когда еще один квартал остался позади. – Я рад за них. Знаете, трудно всегда быть одному…

Грохот поезда, катившего по виадуку, поглотил остаток фразы, и Ванесса уцепилась за этот спасительный грохот, повела глазами вслед дымному шлейфу – чтобы только не видеть упрека за круглыми стеклами очков.

На ее счастье, двери вокзала были уже недалеко. К билетной кассе тянулась очередь, так что в вагон запрыгивали чуть ли не на ходу. Какие уж тут вздохи о любви?

– Я ногу подвернула, – хмуро сказала Ванесса, разглядывая свой туго зашнурованный черный ботинок. – Придется брать извозчика на станции.

Всякий раз, когда начинались эти разговоры, она сердилась на себя, сердилась на Нинни, но ничего не могла поделать ни с его упрямством, ни со своей мягкотелостью, мешавшей раз и навсегда сказать «нет». И вот теперь он едет к ней – впервые за долгое время. Зачем, спрашивается? А затем, что знает: ее отцу только того и надо – видеть рядом с ней мужчину, пусть тот даже беден, как церковная мышь.

Пока они ехали, за окном начал накрапывать дождь, и к Кэмбервеллу уже зарядило не на шутку. Холодные крупные капли барабанили по крыше деревянного навеса, а где-то вдалеке небесный литаврист настраивал свои котлы. Извозчики у станции были нарасхват – Нинни едва успел занять два места в последней коляске, и Ванесса, подав ему руку, вновь ощутила прилив вины.

Два окна их гостиной уютно желтели сквозь голый сумрачный сад. Ей почудилось даже, что в одном из них мелькнул женский силуэт, но это, конечно, не могла быть ни Дороти, ни Мюриель. Служанка открыла им, и из коридора пахн у ло щемящим теплом.

– Боже мой, вы без зонта! – сокрушенно воскликнула тетка. – Так недолго и простудиться. Ставьте сюда чемоданы, мистер Пирс. Несса, дорогая, ты такая бледненькая; не заболела?

– Мы сегодня почти не спали: поезд выходил в шесть утра.

– Вы, должно быть, еще и голодны… Мэгги, неси скорее чай!

В гостиной топился камин, лампы горели ярко, и собаки приплясывали на тонких ногах, обнюхивая вошедших. Комната почти не изменилась с ее последнего приезда – даже арфа по-прежнему была на месте, несмотря на теткины угрозы ее продать. Чуть больше стало безделушек на камине, но в целом это была все та же гостиная, и мама улыбалась с портрета, положив руку отцу на плечо.

– Вы вовремя добрались, – прогудело в дверях. – Слышите, какая там гроза?

На нем был хороший костюм, и голос звучал бодро, хотя по неспешным, опасливым движениям было заметно, что отец еще не совсем оправился от болезни.

– Ну, как там в горах? – начал он, подсев к чайному столику. – Снег еще лежит?

– Полно, – сказала Ванесса.

– И на коньках, стало быть, катаются?

– Да, и народу не так много, как мы думали.

Чай был горячим, и она даже съела два бутерброда, чем совершенно растрогала тетку. В саду стоял неумолчный влажный шум, от которого тяжелели веки и затылок клонился к высокой спинке дивана.

– А что Эдвин? – спросила она, пытаясь стряхнуть дремоту. – Не было от него письма?

Она и сама прекрасно знала, что пока рано ждать: даже если бы Эдвин пришел на призывной пункт в первый же день, его письмо было бы еще в пути. Телеграмма – конечно, он мог прислать телеграмму; но не прислал, и Ванесса продолжала втайне надеяться, что его не пошлют воевать, что позволят отучиться хотя бы год. Ведь стипендия в колледж Иммануила – это не шутка: никто из их семьи еще не поднимался так высоко. Но при отце нельзя было и заикнуться об этом.

Вырвавшись из полусонной задумчивости, Ванесса обнаружила, что пропустила какие-то многозначительные обмены взглядами, смущенные покашливания – тайную игру, к которой редко оказывалась причастна. Мужчины, поднявшись, без лишних слов покинули гостиную, и она вышла следом под суетливые напутствия тетки: «Отдыхай, моя милая».