Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– Мы сможем увидеться еще?

Ее мокрые глаза лучились, и он живо вспомнил, как изумляло его всякий раз это чудесное превращение. Теперь он знал, что бывает иначе, и серенькая девушка, однажды обернувшись красавицей, может остаться ею навсегда. Она была чем-то похожа на Делию – вот на эту преображенную, сияющую Делию, и первое время он смеялся над собой, полагая, что им владеет простая сентиментальность. Но оказалось, что его влечет не это, а стремление укрыться, найти спокойную, безоговорочную поддержку; а еще – вновь испытать саднящий восторг при виде того, как крошечная, почти детская туфелька мерно качает педаль и руки отдергиваются, точно обжегшись, от пылающих клавиш.

– Я найду тебя, – сказал он. – Но только ты обещай, что не будешь делать глупостей.

Отпустить Делию одну в такой час – об этом не было и речи. Джеффри вышел через черный ход и у магазина встретил ее, все еще взволнованную, но не вызывавшую тревоги. Людей вокруг было немного – театральные представления уже начались, так что их вряд ли могли бы заметить. По дороге почти не говорили; Делия крепко держалась за его руку, словно боясь упустить, а он старался не думать о том, какую заварил кашу. Луна бельмом висела над домами, но фонари гнали прочь ее ледяной свет и, мерцая, добродушно подмигивали прохожим. Что бы там ни было, а он сказал Делии правду. Его место – здесь. Сейчас он будет рад Лондону, новой обстановке, новым лицам; но рано или поздно его потянет назад. Город его примет, даже если не примет семья.

Ее дом был за конским базаром – вполне приличный каменный дом, во всяком случае, снаружи. Подниматься Джеффри не стал, зная, что Ванесса не захочет с ним разговаривать. Ободряюще пожал Делии руку; затем, пристально глядя ей в лицо, освещенное ярким фонарем, спросил:

– Так я могу быть за тебя спокоен?

– Конечно, да, – ответила она с показной досадой. – Не такая уж я дурочка.

Он едва успел отметить, как сильно она изменилась, и вдруг сквозь всю эту браваду проступило беззащитно-доверчивое, как на полузабытом концерте в зале мэрии. Что она спросила тогда – уснул ли султан?

– Скажи мне… кто я?

Два больших сердоликовых глаза были полны надежды и мольбы, и он прекрасно знал, что за слово она хочет услышать. Произнеся его, Джеффри не соглал бы. Но сейчас – эта мысль явилась из ниоткуда, сама собой – он должен был скрыть правду, чтобы спасти ее.

– Ты Делия Фоссетт. Ты приехала из Лонсестона три года и три дня назад, потому что хотела стать свободной. И ты ею стала – не отводи глаз! – и все в твоей жизни будет хорошо, покуда ты помнишь, кто ты такая.

Он наклонился, тронул губами высокий светлый лоб и, не простившись, зашагал прочь по Бурк-стрит – темной, широкой и прямой, как стрела.

Кажется, она заснула где-то в Крейтоне – или в Сеймуре? – и добрых три часа бродила по колено в сырой траве, говорила с каким-то монахом и разгоняла полчища птиц на болотах. Сны были цепкими, шальными, и она почувствовала облегчение, когда слуха вновь коснулась деловитая колесная дробь.

– Подъезжаем, – сообщил ей Нинни, отложив книгу.

За окном подрагивал угрюмый индустриальный пейзаж: склады, ангары, сортировочные станции. Трудно было поверить, что где-то сейчас лежит снег, сахарно-белый, глубокий; и она не поверила бы, пожалуй, если бы еще вчера не стояла на этом снегу.

От сидячего сна затекло все тело, и мучительно хотелось потянуться, вскочить; но в тесном купе, перед тремя парами любопытных мужских глаз, пришлось довольствоваться лишь переменой позы. Делия, скучая, смотрела в окно: она успела подремать утром, в самом начале пути. Девять часов езды – испытание не из легких, особенно теперь, когда короткий отпуск уже позади, и снежные горы кажутся не более реальными, чем монах из ее сна. Но до чего там было хорошо, боже мой; и как тянет вернуться туда еще раз. Жаль, что зима почти на исходе.

Поезд еще только сбрасывал скорость, подползая к станции, а все вокруг уже беспокойно шевелились: пожилой сосед по купе складывал газету, приятель Делии доставал с багажной полки ее сумочку и шляпку, и Нинни с серьезным видом протирал очки, избавляясь, очевидно, от остатков розовой каникулярной дымки. Самые нетерпеливые уже топали в коридоре, пробираясь к выходу. Наконец что-то лязгнуло, вагон дернулся и встал.

Они вывалились наружу, в холодный прокопченный воздух, пахнущий дегтем. В горах еще вчера было солнечно, здесь же небо хмурилось и нависало тяжко, будто искало опоры. Потолкавшись среди пассажиров, они миновали деревянный вокзал, больше похожий на сарай, и вышли на улицу. Фонари еще не горели, и портовые задворки города, куда редко забредали просто так, без дела, мрачно таращились на чужаков. Нинни предложил идти до станции пешком, не дожидаясь трамвая, и все охотно согласились: каждому, должно быть, хотелось размяться после долгой дороги. Но не успели они преодолеть и двух кварталов, как Делия замедлила шаг и сказала извиняющимся тоном: