Владимир Мазурин - Дурные деньги

Да, корова требовала постоянного, каждодневного ухода. Накормить ее особого труда не составляло. Принести из сарая сено и выложить его в ясли — дело минутное. То же и с поением — большую часть года колонки действовали все же исправно. Нетрудно, имея навыки, и подоить корову. Но все это нужно было сделать в определенные часы. Вот это-то и было самым большим неудобством. Можно сказать, что корова связывала хозяйку по рукам и ногам. Весь день строился так, чтобы успеть ее вовремя накормить, напоить, подоить. Вынужденные отступления от распорядка изводили не столько скотину, сколько саму хозяйку. Она места себе не находила, если случалось опоздать с кормлением или дойкой.

Убирая в хлеву, Сергей иногда разговаривал с коровой. Это были обычные слова, произнесенные ровным, спокойным тоном. Он мог одобрительно похлопать ее по шее, погладить по спине. Сдержанную его ласку корова встречала с обычным своим безразличием. Но однажды Сергей среди бела дня вышел зачем-то во двор. Едва завидев его, Дочка, стоявшая в дальнем темном углу, с неожиданной для ее громадного, неповоротливого тела резвостью дважды весело подпрыгнула, как прыгает обычно теленок, выпущенный из тесного хлева на волю, и остановилась возле самой кормушки, готовая в любой момент просунуть между стойками решетки рогатую голову. Время кормления еще не наступило, и столь бурное излияние чувств обычно равнодушного ко всему животного Сергея озадачило. При посещении больницы он рассказал об этом матери. Та улыбнулась, выслушав его, и все ему объяснила: «Она признала тебя. Думала, что ты ее чем-нибудь угостишь. Я ей всегда что-нибудь дам, когда она меня так-то встретит». Сергей, кормивший корову строго по часам, тогда ничего ей не дал, о чем всегда вспоминал потом с сожалением в душе. Словно бы пожадничал — так оно вышло…

Нашарив в углу лопату, Сергей отпер ворота и вышел в проулок. Корова все еще занимала его мысли, потому что много, слишком много было связано с ней переживаний. Попав в больницу, мать сначала беспокоилась, как бы отец не надумал продать ее. «Может быть, я еще поправлюсь, — говорила она и добавляла, слабо улыбаясь: — Не столько смертей, сколько болестей». Сам нуждаясь в том, чтобы его кто-то обнадежил, утешил, Сергей всячески поддерживал в матери надежду на выздоровление, хотя с каждым днем делать это становилось все труднее: мать на глазах слабела, операция откладывалась, и в нем все отчетливее заявляли о себе сомнения: а выдержит ли она ее? Наконец все решилось. Врачи однажды пригласили его к себе и предупредили, что операция необходима, но за исход ее они не ручаются: как-никак больной уже семьдесят. Видя искреннюю озабоченность врачей, Сергей понимал, что им нужно доверять полностью, что они сделают для матери все, что в их силах, что если и бывает чудо, то творят его они, и только они, и он кивал в ответ на их слова головой, потому что говорить ему было трудно. Операция состоялась в один из мартовских дней. Он запомнил число, но каким был тот день — солнечным или хмурым, теплым или морозным — никак не мог вспомнить впоследствии, как ни старался. Накануне он приехал в город. Жена, переживавшая за исход операции не меньше Сергея, не захотела оставить его одного и собралась с ним в районный поселок, где как раз в те минуты, когда они находились в автобусе, все решалось. Подходя к больнице, Сергей невольно замедлил шаг, пропуская жену вперед. Операция недавно закончилась, мать еще не проснулась после наркоза. Лечащий врач сказал, что все прошло благополучно и что диагноз подтвердился. Жена осталась у изголовья спящей матери, Сергей, немного успокоенный, но все же смятенный, как бывает, когда приговор только отсрочивается, но не отменяется, уехал в деревню, где во время его отсутствия домовничала соседка.

После операции мать понемногу стала поправляться, и через две недели ее выписали из больницы. Отца тем временем направили на лечение в область: специалистов по его болезни в небольшом районном поселке не оказалось. Препоручив посещение его жене, Сергей остался с матерью. И дело не только в том, что после операции она нуждалась в уходе, — характер у нее был уж очень беспокойный. Хоть и передвигалась она с трудом, углядеть за ней было непросто. Как-то, отлучившись ненадолго, он застал ее во дворе разговаривающей с коровой. Ни слова не говоря, Сергей взял ее под руку, препроводил в избу и водворил на диван, где ей полагалось быть большую часть времени. Вскоре она заговорила о том, что могла бы сама доить корову, но Сергей восстал: нет, нет и нет. Корова занозой сидела в его мозгу. Нужно было убедить мать продать ее, но заговорить об этом никак не решался. «Пусть еще окрепнет немного», — оправдывал он свою нерешительность. Дни шли, мать мало-помалу поправлялась, и однажды она взяла в руки подойник и заявила, что отныне будет доить корову сама. Сергей понял, что момент для разговора наступил и упускать его нельзя.