Владимир Мазурин - Дурные деньги

Сергей брал в руки попеременно то вилы, которыми укладывал в гряду навоз, то снова лопату. Он чувствовал обнаженным до пояса телом, как по-утреннему бережно обливает его солнце своим теплым душем; выпрямившись и повернувшись лицом к ветерку, улавливал медовый запах одуванчиков, видел перелетающих с цветка на цветок тружениц пчел и порхающих беззаботно мотыльков; слух его ублажали непрерывным ликующим щебетом ласточки, только что вернувшиеся в родные края. Разве не счастье видеть и ощущать все это? Да, отвечал сам себе Сергей, хорошо, когда есть возможность приехать в деревню и насладиться ее благами. Но многие такой возможности не имеют. Значит ли это, что они не счастливы? Нет, конечно. Более того, известно, что переживающий несчастье человек слеп и глух к красотам природы, они не уменьшают несчастья, скорее наоборот — подчеркивают его, постоянно напоминают о нем. Стало быть, красота природы — это дар счастливому человеку, но сама по себе счастливым она его сделать не может. Однажды — это было вскоре после смерти матери — он бродил в одиночестве за деревней в разгар бабьего лета. Мать занимала и мысли его и чувства, и хотя он сознавал, что смерть была для нее единственной возможностью избавиться от страданий, примирить себя с нею не мог. Нельзя сказать, что он не замечал чистого, по-осеннему глубокого неба, простора вокруг, плывущих мимо серебристых нитей паутины, но вдруг поймал себя на мысли о том, что смотрит на все это как бы глазами матери. «Слава богу, она имела все это в избытке», — произнес он вслух и несколько даже утешился собственными словами. Теперь получалось, что утешение было ложным.

«Постой, постой, — осадил себя Сергей, — не слишком ли ты увлекаешься? Ведь если природа сама по себе не в состоянии сделать человека счастливым, то это совсем не значит, что ее нужно вычеркнуть из жизни матери. Пусть природа остается даром счастливому человеку, но зачем же лишать ее этого дара…»

Конечно, счастье — это такое «вещество», которое не поддается расщеплению, разложению на составные элементы. Несчастье обычно имеет вполне конкретную причину — смерть близкого человека, болезнь, нелады в семейной жизни, а счастье таковой нередко лишено. Не всегда человек способен объяснить, отчего ему хорошо. Просто хорошо — и все тут, и дело с концом. Но неужели истоки счастья настолько неопределенны, что и сказать-то о них нечего? Говорят ведь: человек прожил счастливую жизнь. И непременно объяснят почему. Во-первых, семья у него была хорошая, дружная, во-вторых, работа по душе, в-третьих, увлечение какое-нибудь — чеканка там или кружок художественной самодеятельности, в котором он самозабвенно пел, плясал или декламировал стихи. А в итоге… В итоге получалась некая облегченная схема, за которой живого человека, как солнце за толщей облаков, и не разглядишь. Свет, тепло доходят, а источника их не видно. Жизнь матери в расхожие схемы не укладывалась. Никаких скрашивающих будни увлечений у нее не было и не могло быть: колхозная работа и дом поглощали все ее время без остатка. Ну что ж, подумал Сергей, вот, стало быть, и очерчен круг, и нечего забираться в какие-то там заоблачные эмпиреи. Колхозная работа и дом, семья. И не надо философии, она только затемнит то, что предельно просто и давно известно.

Недавно в городской компании зашел разговор о занятости женщин в городе и в деревне, и Сергей все упирал на личное хозяйство, называя его домашним. Ему возразили: а разве в городе нет домашнего хозяйства? Та же стирка, уборка, та же каждодневная круговерть на кухне — только не у печки, а у газовой плиты да плюс очереди в магазинах. Сергей понял свою ошибку и тут же поправился. Дело в том, пояснил он, что домашнее хозяйство применительно к деревне принято называть личным — и тут вся разница. В круг его следует включить не только дом сам по себе, но и двор со всей живностью, и приусадебный участок с огородом. И еще… предрассудки. Его не поняли, потребовали пояснений. Начал Сергей несколько издалека: «В последние годы в нашей печати целая кампания развернулась против мужчин, не желающих заниматься домашними делами. Жалобы слышатся отовсюду, но, заметьте, только от горожанок. Между тем, мне известно, что все из присутствующих здесь мужчин охотно занимаются домашним хозяйством — и стирают, и моют полы, и ходят по магазинам, и готовят. Однако если хотя бы одна-две женщины из каждого города, недовольных своими мужьями, напишут о них в газету, а сотни других, которым мужья помогают, промолчат, вот вам и готова очередная обвинительная кампания против сильной половины человечества. На нашей памяти их было немало, но я не помню, чтобы в них участвовали деревенские женщины: уверен, дело не в том, что газеты им читать некогда, а тем более писать в них — по другим-то поводам пишут. Все дело здесь в воспитании, в психологии. Деревенская женщина чуть ли не с молоком матери усвоила, что домашнее хозяйство принадлежит ей одной. У мужчин свои заботы, у нее — свои. Разделение здесь настолько четкое, что мужчина, если у него с в о и х дел нет, будет целый день лежать и смотреть в потолок, в то время как жена рядом с ног сбивается, стараясь поскорее окончить одно дело, чтобы приняться за другое». Кто-то в ответ на слова Сергея заговорил о многотерпении деревенской русской женщины, но его перебили: достаточно, мол, сказал об этом еще Некрасов. Сергей напомнил, что речь-то зашла о различии деревенского личного и городского домашнего хозяйства, однако его не захотели слушать: тема для веселеющей компании была исчерпана… Компания компанией, но для себя-то ее не закроешь, не отмахнешься от нее. Приезжая в деревню, Сергей старался помогать матери и особенно в последние годы, когда она стала вдруг заметно стареть. Бывал он в деревне не так уж и редко — почти еженедельно, и приезды его всегда доставляли радость матери, а когда они приезжали вдвоем с женой, это было для нее настоящим праздником. У жены с матерью быстро находился общий язык и в делах и в разговорах, они дружно что-то там колдовали, ворожили, изобретали, и, когда все садились за приготовленный их совместными стараниями стол, мать преображалась на глазах — даже морщины на ее лице становились менее заметными.