Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Это мы сейчас оформим, — проговорил, поднимаясь на ноги, Федор.

Для поддержания настроения он еще выпил немного, пожевал корочку хлеба и, сунув в карман бутылку с остатками водки, зашагал по тропке, совсем не остерегаясь крапивы. Ноги держали его исправно, а в груди росло, ширилось неожиданно возникшее желание. Чтобы невзначай не попасться на глаза жене, сразу же за леском он свернул на дорогу, ведущую к дальней будке, а уж от нее направился в деревню, к дому Сашки Ромодина. Тот, словно поджидая его, сидел у себя на крыльце и курил. Они поздоровались за руку как ни в чем не бывало.

— Хвораешь? — спросил сочувственно Федор.

— Есть маленько, — не стал запираться Сашка.

— Вот то-то и оно. Подлечиться хошь? — сразу же перешел к делу Федор.

Сашка посмотрел на оттопыренный карман его брюк и только крякнул.

— Тащи стакан и что-нибудь заесть.

— Стакан здесь, в сенях, а закусить… Погоди, в огород загляну, дома жена, сам понимаешь…

— Тогда бери стакан и пошли в огород.

— Оно, и верно, безопаснее…

Кроме луку и зеленого крыжовника, на закуску в огороде ничего не нашлось, но и это вполне годилось.

Федор вылил в стакан оставшуюся водку и протянул ее Сашке.

— Пей до дна, я уже принял.

Сашка осторожно, словно боясь расплескать, приблизил стакан к губам и единым духом осушил его. Крыжовник кисло хрустнул на зубах, худощавое Сашкино лицо перекосилось.

— Челюсти можно свихнуть, — сказал он, выбрасывая оставшиеся ягоды.

— Много вчера принял? — осведомился Федор.

— Брали по полкило на брата. Потом еще добавляли.

— Я тебя вчера не обидел? Ты же знаешь, дурной я, когда переберу.

— Пустяки! И говорить об этом не стоит.

— Тогда знаешь чего? Бери гармонь и айда ко мне, у меня там еще есть.

Сашка колебался только несколько секунд.

— Где наша не пропадала!

— Чего боишься-то? С трактора не снимут.

— Трактор — ерунда, жена вот…

— А что жена? Поругает и отступится. Нам, мужикам, отдушина во как нужна! — И Федор перерезал себе горло ребром ладони.

— Подожди меня где-нибудь, только не на виду.

Сашка двором, незаметно пробрался в собственный дом, Федор отошел под вязы, что росли невдалеке у заброшенного колодца.

В сенях у Ромодиных что-то грохнуло, как если бы с силой швырнули на пол что-то увесистое — коромысло либо ухват. Из открывшихся разом дверей опрометью выскочил, зажимая под мышкой гармонь, Сашка. Куда только девалась обычная его неторопливость! Пригибаясь, как будто над головой свистели пули, он свернул в проулок соседнего дома и только там оглянулся. Увидев поджидающего его Федора, он счастливо улыбнулся и сделал восхищенный знак рукой:

— Во дает!

Выждав с минуту, оба отправились в огороженные колючей проволокой владения Федора.

— Эх, черт! Надо было луку прихватить с собой, — запоздало пожалел Федор. Закуска, хоть какая, нужна была теперь вдвойне, потому что на плече у Сашки висела гармонь, а ее не для того добывали с риском для жизни, чтобы свалиться после третьего стакана.

Сашка сгрудил морщины на лбу:

— Без закуски долго нам, пожалуй, не выдержать.

Федор задумался, но ненадолго.

— Знаю! — обрадованно провозгласил он. — А Гришуня Буданов на что? За стакан водки он нам всего нанесет.

— А где его взять, Гришуню? — засомневался Сашка.

— Да вон он в огороде маячит! Ты тут пока посиди, а я живо-два до него сбегаю…

Переговоры с Гришуней не заняли и пяти минут. Стоило Федору намекнуть на выпивку, как глаза у Гришуни блудливо забегали.

— Ладно… чего там… будет закуска.

— Тогда приходи прямо к часовне. Да смотри, рассчитывай на троих, там Сашка Ромодин еще. Жена-то дома?

— На базар уехала, в Хрулево. К обеду вернется, к дойке.

— Позавидовать можно. Как это она тебя одного оставляет?

Буданов был постарше Федора, ему уже под шестьдесят подвалило, но серьезного дела за свою жизнь он так и не освоил, работал скотником и по совместительству сторожем на ферме, а потому как был в двадцать лет Гришуней, так им и остался. Правда, деньги они с женой гребли лопатой, что зимой, что летом — работа у них не сезонная, от погоды не зависит. «Сейчас навоз, он денежками пахнет», — говаривал покойный Иван Ситанов, работавший до Гришуни скотником, когда ему, случалось, напоминали, что работа у него не шибко приятная для обоняния. Гришуня на подобные высказывания был не горазд, чаще отмалчивался, если над ним подшучивали, но за молчанием этим угадывалась нерушимая вера в то, что главное на земле — благополучие, а уж тут-то у него, будьте уверены, все в порядке. К выпивке Гришуню приохотила ночная работа сторожа, и хотя семейными капиталами ведала жена, кое-что перепадало и ему.