Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Правы… правы… — раздалось с мест.

— Ну вот видите… В пример другим могу поставить Степана Ивановича. Алеша — мальчик очень способный, старательный. Помощь ему нужна меньше других. И тем не менее… Поинтересовалась у него недавно, как он уроки дома готовит. «А мы, — отвечает, — с дедушкой вдвоем…»

Горячий комок возник в горле Степана, жар бросился в лицо. Острая щемящая радость, гордость, смущение сплавились в этом внезапном чувстве. Учительница, конечно, зря похвалила его. Чем он помогает Алешке? Просто ему нравится сидеть и смотреть, как мальчик делает уроки. Нужно бы вслух сказать об этом, но язык у Степана потерял способность произносить слова, и не нашлось сил справиться с подступившей вдруг немотой.

После собрания Степан задержался. Когда все покинули класс, он подошел к Надежде Дмитриевне.

— Вы хотите поговорить со мной? — спросила учительница.

— Да… Я тут посмотрел… Парты у вас многие поломаны… Я бы мог починить их.

— Это было бы замечательно! — обрадовалась учительница. — С ремонтом у нас всегда трудности. В сельсовете, я знаю, денег нет, а вот с председателем колхоза я постараюсь договориться.

— Денег мне не надо. Для ребятишек я так сделаю.

— Как это хорошо, Степан Иванович! Очень благородно с вашей стороны. Очень!

— Тогда я завтра приду. После уроков. Гвозди, инструмент у меня есть.

Провожая Степана, учительница снова и снова хвалила Алешку, сказала, что он у нее самый способный из всех.

— Вы не усыновили его? — поинтересовалась Надежда Дмитриевна.

— Нет, — растерянно остановился Степан, ожидая дальнейших слов учительницы.

— Я к тому, что вам нужно усыновить мальчика. Он очень привязан к вам.

— Родственники у него в городе…

— Если они до сих пор не приехали за ребенком, значит отказались от него. Разве это не ясно?

Степан замешкался с ответом.

— Нет, нет, тут не должно быть сомнений, — сказала Надежда Дмитриевна, прощаясь с ним.

Домой Степан пришел с ощущением праздника на душе. Состояние это, как погожие деньки бабьего лета, оказалось устойчивым. С ним он проснулся и на следующий день, с ним явился в школу, прихватив с собой ящик с инструментами.

Работалось легко, споро, хотя не было в движениях Степана спешки. Напротив, со стороны они казались замедленными, но каждое движение было точным, примерным, экономным. Удары молотка, усиленные эхом, гулко раздавались в просторном, пустом помещении класса.

А на воле роскошествовала осень. Солнце, уже не горячее, но еще звонкое, задорное, как молодой петух, светило прямо в окна. Воздух в классе был насыщен тончайшей золотистой пылью. Деревня за окном тонула в золоте, но не было в нем ничего от тяжести и мертвой холодности металла, оно жило, оно умирало.

Несколько раз в дверь класса заглядывала учительница.

— Не надо ли чего, Степан Иванович?

— Нет, не нужно, — коротко отвечал Степан.

— Может, перекусить хотите? Я живо организую.

— Нет, нет, не беспокойтесь.

Алешкину парту Степан оглядел особенно придирчиво. И хоть не было в ней заметных изъянов, что-то подколотил, что-то укрепил понадежнее. И даже посидел за ней, как бы примеряя: удобно ли?

Что-то не нравилось ему в географической карте, висящей на стене. Присмотрелся как следует — гвоздь! Большой, старый, забитый кое-как. Выдернул его, забил в стену на некотором расстоянии друг от друга два новеньких гвоздя — да так, чтобы они не торчали на целый вершок. Карта повисла надежнее, устойчивее.

Расшаталась классная доска — Степан клинышки затесал, загнал их в подставки. Потом занялся столом учительницы…

Перед уходом Степан оглядел все внимательно, отметил про себя: надо будет печку побелить, дверь навесить как следует, чтобы прикрывалась плотно и не скрипела надсадно. В коридоре вешалку осмотрел, а сходя с крыльца, решил и им заняться в ближайшие дни.

Учительница долго благодарила Степана, обещала помочь ему в усыновлении Алешки.

По деревенской улице Степан шел легко, ощущал в ногах и руках силу и твердость. И глаза еще смотрели зорко, и уши хорошо слышали, и сердце работало исправно. А ведь за семь десятков уже — шутка ли?

Солнце садилось и теперь не напоминало молодого голосистого петуха. Была в нем какая-то грусть, словно не хотелось ему расставаться с нарядной этой, холодеющей без его горячей ласки землей.

Тихая, безлюдная Комаровка пылала красно-желтым пламенем рябин и черемух. Степан подошел к дому, свернул в проулок — и почти лицом к лицу столкнулся с незнакомой, не по-деревенски одетой женщиной.