Оксана Васякина - Рана

Когда наше время истекло, служительница морга попросила нас поторопиться. Тогда мужчины подкатили ко входу в зал катафалк и вынесли гроб с отцовским телом. Выносили его ногами вперед, и провожающие увидели отцовскую голову, неаккуратно зашитую от уха до уха черной толстой ниткой. Таким швом я в детстве зашивала прохудившиеся колготки, когда мама говорила мне, что я должна быть самостоятельной девочкой. Я шила большими стежками и всегда одной и той же черной толстой ниткой, неважно, какого цвета были колготки – синие или розовые. В иглу с широким ушком входила только эта грубая нитка, вот я ею и шила. Все увидели этот страшный обескровленный шов, и бабка застонала еще громче и протяжнее.

Меня посадили в катафалк, чтобы я, как дочь, сопровождала гроб отца. Была ранняя осень, и в Астрахани было невыносимо душно. Мы ехали долго, а когда переехали длинный мост над Волгой, я почувствовала на себе чей-то взгляд. Это был взгляд молодого могильщика. Он лапал меня глазами, а меня мутило от пропахшей трупами машины и близости мертвого тела отца.

На кладбище все снова бродили вокруг гроба, бродили кругами, и казалось, это никогда не закончится. Потом меня подвели к гробу и велели целовать.

Я поцеловала отца в лоб через тонкую папиросную бумажку с текстом молитвы об упокоении. Он не пах ничем, но я знала, что его шов на голове очень близко ко мне. Кажется, в поцелуе я куда-то провалилась, не знаю, сколько времени я стояла вот так, нагнувшись над телом отца и прислонив к нему свои губы. Мне казалось, что прошла секунда или две, но вдруг почувствовала, как тяжелые сильные руки отрывают меня от тела. Это был друг отца, дядя Саша, он говорил: хватит, хватит. Потом они закрыли гроб и стали его заколачивать. У Шамшада Абдуллаева есть большое красивое стихотворение, которое называется «На стороне камней», в нем герой рассматривает коллекцию камней и говорит, что не пытался их потрясти, потому что глухой стук напомнил бы ему об умершем отце. Этот стук комьев земли по крышке гроба действительно похож на гул трущихся и сталкивающихся камней внутри небольшого пространства. Я бросила горсть и услышала его, потом еще и еще. Мужчины орудовали лопатами, и среди них был этот липкий молодой могильщик. Я сидела на корточках у могилы и сваливала в нее землю, сухую пыль и мелкие камни.

Потом нас с бабкой хотели посадить в тот же вонючий катафалк, на котором мы привезли тело отца, но бабка возмутилась, и нас посадили в маленькую девяносто девятую «Ладу» и повезли на поминки.

Такое долгое прощание было сделано для того, чтобы живые прожили что-то такое, после чего они с уверенностью смогли бы сказать, что умер тот, кто умер. Но ритуал весь от начала и до конца был пуст.

Когда мы провожали маму, прощание было короткое и еще более нелепое. Похоронное агентство предлагало мне арендовать зал на пятнадцать или тридцать минут. Что такое пятнадцать минут для прощания? Я выбрала получасовой промежуток между 16:00 и 16:30. Мы приехали раньше на пятнадцать минут, Андрей остался во дворе морга, а я пошла уладить все организационные моменты. Я вошла в галерею со входами в залы прощания, у каждого входа стоял пластиковый кофр на ножке для листка с именами усопших. Все надписи были отвернуты от входа, а в конце галереи тусовались бравые парни из похоронной бригады: высокие, под два метра ростом, в черных мундирах и кучерявых формованных шапках, напоминающих папахи с мутными красными гербами. Парни хохотали, а один другого послал в пизду. Громче всех смеялся крупный мужчина, у него был самый длинный мундир, и пуговицы на мундире были не металлические, как у остальных, а золотые. Их хохот и грубая болтовня эхом блуждали по галерее, им казалось, что здесь они совершенно одни. Я тихо подошла к мужчинам и обратилась к старшему, сказала, что у нас прощание с Анжеллой Васякиной на 16:00. Тот сразу посерьезнел, снял шапку и поклонился мне, представившись начальником похоронной бригады, кажется, его звали Эдуард. Мужчина был огромный, он попросил пройти с ним. У второго зала он остановился и повернул табличку ко входу. На табличке было мамино имя. Он вошел первым и включил свет, со светом из динамиков автоматически понеслась пластиковая музыка, отдаленно напоминающая «Песнь одинокого пастуха», и я подумала о том, что зря согласилась на музыкальное сопровождение. Музыка была пустая и пошлая, как будто извлеченная из дешевого детского пианино. Мне вдруг стало стыдно за эту музыку.