Оксана Васякина - Рана

Эти вопросы ткут надежду.

От надежды тепло и радостно на сердце.

Я лежала в своей темной комнате. Лежала на животе в одних пижамных штанах. Рядом сидела мама. Желтоватый луч света из коридора резал стену, и от него на стене были видны нежные маленькие цветы. Старые обои в моей комнате почему-то были кухонными. Вернее, так было принято называть светлые обои с мелкими цветами и тонкой редкой зеленоватой вязью. Я лежала на животе и смотрела на луч. Я чувствовала мамино присутствие рядом. Я слышала запах дерева, а телом чувствовала тепло, исходящее от ее тела. Мама рукой с прохладными подушечками пальцев водила по моей горячей спине и тихо говорила:

Сначала она водила вдоль позвоночника, чтобы показать рельсы; чтобы показать шпалы, она делала поперечные линии. Поездом был легкий нажим. А крупой – редкие прикосновения ее ногтей. Она продолжала:

Дальше она начинала перебирать пальцами по спине так, словно печатает на машинке:

На последней точке она делала удар более конкретным.

Я просила повторить. Тогда она начинала заново: рельсы, рельсы, шпалы, шпалы…

С каждым новым заходом ее внимание все сильнее рассредоточивалось. Из движений вымывалась нежность, и она делала их как-то походя. На третий раз она говорила, что хватит, пора спать.

Уходя, она касалась моего лица губами, а потом закрывала дверь на носок, чтобы та держалась крепче. Затем из-под двери исчезала желтая полоса света, а я лежала и думала о том, кто такой этот странный дворник. И представляла безвкусные цветные чулочки, которые он купил жене и дочке. А если только дочка решилась носить их, как следовало из рассказа, может быть, вторая пара была велика или мала жене дворника?

Иногда я прошу свою жену погладить меня по спине. Я ложусь на живот, и она гладит меня, тихо прикасаясь к моей спине губами, а потом сама поворачивается ко мне спиной, чтобы заснуть, и я, обнимая ее, прислоняюсь губами к ее коричневой коже и долго держу так губы, чтобы почувствовать близость ее тела. Она отвечает мне – пожимая мою руку своей большой крепкой рукой. Свет с улицы холодный, и я вижу, как мечется дерево за окном. Так, в темноте, мы засыпаем. Сначала она, потом я.

Мама, как и многие женщины вокруг нее, любила комнатные цветы. В Сибири выбор растений был скромный, да и росли они кое-как – без солнца, в холоде и скупой почве, которую цветочницы набирали на своих дачных участках. Цветы, а вернее черенки, было принято воровать, иначе они, по поверью, совсем не росли. Из больниц и школ черенки брать было не принято, такие цветы имели плохую энергетику и приносили в дом беду и страдание.

На школьных подоконниках жили вонючая в надломах герань и жухлые, бледные хлорофитумы. А у мамы была целая маранта. Правда, маранта в нашей квартире была блеклая, как будто выцветшая, и листья давала очень редко. Когда на кустике маранты появлялась трубочка, обещавшая стать новым листом, я ходила вокруг и ждала, когда он раскроется. Листы, бывало, не открывались по несколько месяцев, и я торопливо пыталась их размотать. Мне нравилась маранта, ее коричневые пятна и изогнутые стебельки. Уже позже я узнала, что маранта имеет свойство двигать листами: листы реагируют на свет и утром опускаются, а на ночь собираются наверху. За это маранту назвали молящейся травой. Но наша маранта не двигалась совсем. В доме не было света и, похоже, тепла.

У всех цветов была своя сила. И самым сильным цветком был зловещий вьюнок хойя. Он достался матери от моей бабки, которая оставила нам квартиру. Хойя свисала одеревеневшими листьями откуда-то с потолка. Мать называла его цветком смерти. Он распускался вне зависимости от того, наступила весна или осень. Цветы были странные, напоминающие младенческие ступни. Когда он распускался, в квартире начинало душно пахнуть, и мама называла этот запах трупным.

Мама верила, что хойя расцветает, когда в сторону дома идет горе, и подтверждала свою теорию фактами. Она говорила, что во время ссор цветок сильнее пахнет. Он питается злой энергетикой, говорила она. Она держала этот цветок в квартире, но боялась его. А когда я была в восьмом классе, попросила меня отнести его в школу и оставить там. И я отнесла. Теперь я думаю о том, как такие цветы, как маранта и хойя, попадают в Сибирь. Кто-то же их привозит. Кто-то привез их туда из тропиков и Азии, а они там научились жить.