Оксана Васякина - Рана

У меня была темная бесконечная ночь депрессии. Секс мне никогда не принадлежал. Моим сексом была неловкая навязчивая клиторальная мастурбация, которая приводила к периодам депрессии, я испытывала стыд и чувство вины. Моя вагина долгое время была онемевшей. Эта труба, путь в мою матку, казалась мне ватным пространством тупого бесчувствия. Мне не было больно от пенетрации, но и я ничего не ощущала. Любой объект, помещаемый в меня, что бы это ни было, не вызывал у меня никакого физического отклика. Внутри я была мертвой, слепой, темной. Секс принадлежал матери, наслаждение принадлежало ей. Я часто во время секса внутри себя чувствовала ее взгляд и вспоминала ее белое рыхловатое тело.

После ее смерти все изменилось. Моя вагина постепенно стала оживать. Сначала я начала чувствовать легкие толчки возбуждения в вульве в области входа. Немного позже тихие отклики в передней части трубы. Теперь вся моя вагина – это пространство чувствования. Она живая, как жив мой живот или язык. Психоаналитикесса, которая консультировала меня на предмет женской сексуальности в психоанализе и материнской агрессии по отношению к ребенку, услышав мой рассказ, предположила, что моя вагина долгое время выполняла функцию пуповины. Связь с матерью в моем теле пролегала именно там. Мать умерла, и моя вагина задышала. После четкого осознания, что смерть матери связана с приходом в мою жизнь вагинального наслаждения, я резко заболела. У меня ни с того ни с сего начался острый вульвит. Вся вульва превратилась в алую надутую плоть. Она выглядела так, как будто тысячи ос оставили в ней свои жала. Гинеколог, посмотрев мои анализы, провела пальпацию и взяла мазок. Все мои органы были в порядке, нет никакого намека на инфекцию или механические повреждения, сказала она и развела руками. Она не знала, чем можно объяснить мой недуг.

А я, кажется, знала, но мое объяснение было радикально эзотерическим. Я связывала острый вульвит с четким осознанием разрыва связи с материнским телом. Конечно, я не могла рассказать этого врачу. Она прописала мне курс антибиотиков, примочек и мазей, но по ночам я все равно мучилась от острой рези в левой внутренней половой губе. Что-то вырывалось из меня. Что-то очень старое и болезненное. Все это время жена помогала мне. По ночам она баюкала меня и гладила по животу, накладывала тампоны с мазью и аккуратно осматривала мою вульву, чтобы рассказать мне о динамике болезни.

В интернете я прочла, что самые частые случаи вульвита встречаются у неполовозрелых девочек. Этот факт дополнил мою картину. Я все еще маленькая девочка в темноте материнской слепой тени. Я все еще смотрю на нее со страхом и обожанием и не могу осознать ни себя, ни собственного тела в отрыве от ее тела. Я маленькая девочка в теле взрослой красивой женщины, и болезни у меня какие-то детские: насморк, температура, сыпь на ляжках, вульвит.

Манастабаль, воинственная проводница героини Монник Виттиг в романе «Вергилий, нет!», ведет ее в ад. Она показывает пространство ада, в котором выживают женщины. Манастабаль – женщина и она ведет за собой другую женщину, чтобы на каждом кругу остановиться и осмотреть земные муки женщин в мужском мире. В аду, в который спускаюсь я, у меня нет проводницы. Он мой личный, в котором мне предстоит сразиться с самой собой и увидеть лицо матери.

Я еду из Волжского в Усть-Илимск. Из города в степи в город в тайге. Через Москву, жучий мегаполис, и Новосибирск, пыльный индустриальный плоский мегаполис, в маленький тупиковый город в тайге. Чтобы приблизиться к истоку и вкопать в него материнское тело, превращенное в прах.

У меня нет спутницы еще и потому, что на этой войне я воюю против своих. Феминистская риторика устроена так, что женщины всегда выступают жертвами патриархального порядка. Их агрессия замалчивается или воспринимается как компенсаторная. Но никто не даст права на субъектность бедной женщине, попавшей в беду. Жертвенный ореол охраняет женщин и вредит тем, кто от них пострадал.

Я вышла из здания аэропорта Толмачево и не узнала мест, из которых уезжала десять лет назад. Железная ручка ящика от урны мигом стала холодной, и я надела перчатки. Всюду было белое раннее утро Новосибирска. Пыль вперемешку со снежным крошевом поднималась куда-то на небо и смешивалась с ним. Кругом была снежная степь.

Я вызвала такси. Несколько мужчин подбежали ко мне, чтобы предложить такси, но я отказалась. Один даже пытался выхватить из моих рук ящик, чтобы потащить его в свой багажник. Но я отдернула руку, а мужчина немного стушевался от моего агрессивного жеста.