Оксана Васякина - Рана

Я ехала по забытому мутному городу на окраину. Там меня обещала вписать к себе незнакомая феминистка, которую я нашла через поэтическое сообщество. Машина подкатила к несуразной новостройке на пустыре. Я стояла и смотрела на окраину Новосибирска. Она была муторной в свете утреннего апрельского солнца. Мое шерстяное пальто с поддетой под него тонкой пуховой курточкой совершенно не грели. Я остановилась и закурила; я хотела поздороваться и показать городу маму, но город не ответил. Из подъезда выскочила маленькая злая такса, за ней вышел угрюмый мужик в лыжной куртке. Такса меня обнюхала, а мужик покосился. Я была одета по-весеннему, но в Сибири все еще тянулась злая зима. Моя морковная сумка пылала пятном на серой земле газона. Я не докурила сигарету, затушив ее о край консервной банки, служащей приподъездной пепельницей, и позвонила Маше. Маша спустилась ко мне с маленькой собачонкой на руках. Она объяснила, что, пока она гуляет с Чарли, я могу идти на седьмой этаж, там дверь открыта.

В темном широком коридоре я разулась и пошла мыть руки. Маша по возвращении отметила мой летний наряд и предложила чай.

Мы сидели и болтали. Она не обратила внимание на деревянный ящик, но знала, что там, я ее предупреждала. Никто не хотел говорить о смерти. Смерти все смущались и боялись.

Проснулась ее девушка Зоя. С Машей они чем-то были похожи. Обе крупные, дружелюбные. Только у Зоиного лица бурятские черты, а Маша курчавая блондинка.

Когда Зоя ушла на учебу, я легла спать. Было десять часов утра.

Несколько дней я бродила по городу. Я хотела узнать его черты и не узнавала. Может быть, от того, что он так и не стал мне любимым, и, уехав из него, я тут же вычеркнула его из памяти. Я помнила только одно: Новосибирск – город пыли и ветра. В этом смысле в нем ничего не изменилось. Разбитые, расколотые дороги отдавали ветру пыль, и она стояла сероватой дымкой. Солнце в этой дымке светило крупной белесой точкой. Я приехала на Студенческую, чтобы попасть в кофейню, в которой работала несколько лет. Но кофейня была закрыта, в грязных окнах я рассмотрела разрушенную барную стойку, за которой когда-то стояла. Окна были затянуты тяжелым полиэтиленом, но я смогла рассмотреть валяющиеся на полу стулья и строительный мусор. Вывеска тоже изменилась, теперь она была другого цвета. В соседнем кафе я заказала кофе и сэндвич. Мне понравился приветливый официант, и я спросила его, что случилось с Traveler’s coffee. Тот вздохнул и признался, что компания разорилась пару лет назад. Я сказала ему, что работала в ней когда-то. Оказалось, что парень тоже работал в одной из их кофеен, но, когда они стали закрываться, ушел работать к конкурентам.

Я оставила чаевые и отправилась бродить по району. Я шла кругами, заглядывая в окна и в лица людей. Мне казалось, что я обязательно должна встретить кого-то, кто мне знаком. Но лица были холодные, а новые торговые центры и общепиты загородили рынок, на котором я когда-то покупала овощи и молочные продукты. Закрылся и секонд-хенд, в котором я покупала одежду для себя. Место было живым, но далеким для меня. Разочаровавшись в своих блужданиях, я села в автобус и поехала в центр.

Сейчас я плохо помню свои передвижения по Новосибирску. Помню, что было два поэтических вечера. На один из них пришло два человека, а на другом, в библиотеке, было человек тридцать, но местная знаменитость, поэтесса, чьего имени я совершенно не помню, была настолько пьяна, что начала кидать реплики из зала, а потом подошла ко мне, растопырив руки так, как будто я сейчас побегу, а она меня поймает. Несколько мужчин успокоили ее и увели, предложив покурить. Ее злило то, что я пишу верлибры, и, похоже, еще сильнее злило то, что в моих стихах отчетливо звучал феминистский пафос. Она кричала мне, что я убийца. Я держала холодное лицо и предложила ей выйти, если что-то не нравится. Но еще сильнее ее возмутило то, что я приехала из Москвы. Уходя, она что-то крикнула про москвичей. Я пожала плечами и продолжила читать стихи.

Помню, как мы ездили с художницей Надей в Академгородок смотреть на лед Обского водохранилища и есть местную шаурму. Мы шли по ледяному лесу, потом через рельсы вниз с горы. Это было серо-голубое пространство. Невыносимо светлое. Сначала мы сидели на снегу у берега, а потом пошли вдоль воды. Солнце было таким ярким, что все вокруг набрасывалось на меня своим простором и цветом.

Помню, как выпила несколько литров пива со своей приятельницей Наташей. А потом мы спорили с молодыми фашистами, приставшими к нашей компании. Все это было, но у меня есть отчетливое ощущение, что одновременно с этими событиями внутри меня шел какой-то другой процесс, который занимал меня всю. Он был мутно-серого цвета, большой и долгий. Я ждала радости, но чувствовала только большое разочарование. В утро вылета Наташа заехала за мной на своей машине и отвезла в аэропорт. Это было холодное некрасивое утро.