Оксана Васякина - Рана

Первое, что тебя настигает при чтении нового текста Оксаны Васякиной, – невыносимая прямота. Это не только текст, но и представление, исполнение текста, лучшей метафорой для которого должен быть прямой взгляд. На тебя смотрят, не отворачиваясь, не отводя глаз, испытывают тебя на неловкость – прямотой, голосом, горем. Можно представить себе, что главная, а возможно, и единственная задача литературы – изобретать способ говорить о том, о чем говорить «нельзя». Нельзя.

Надо отметить: в рамках того, что мы называем современной русской культурой и современным российским обществом, таких тем так много, что современной русской поэзии (а именно ее я всерьез считаю авангардом языковой работы) совершенно не приходится сетовать на нехватку задач. Для Васякиной эти темы: смерть, болезнь, женственность, гомосексуальность – и как все это укладывается (или не укладывается) в тривиальные, будничные, нормальные формы семейной и общественной жизни. Предметом исследования является то, как общество реагирует на одну из бесчисленных зудящих ранок, на рану женского тела и письма.

«Мама была настоящей женщиной. Женщиной в квадрате. Женщиной-женщиной. ЖЕНЩИНОЙ. Она часто говорила мне, что я тоже однажды стану женщиной. Что такое стать женщиной, я не понимала и, кажется, до сих пор не поняла». Когда я вернулась в Россию после долгого отсутствия, меня забавляло, что все магазины превратились в отдельные таинственные миры: «Мир телевизоров», «Мир суши», «Мир колготок». Васякина описывает особый, отдельный мир женщин: этот мир в самом деле похож на войско амазонок, здесь всем заправляют желание и тревога, здесь все горестно, вызывающе обращены друг к другу и при этом отделены друг от друга, у каждого своя тайна – у кого рак, у кого стыд, у кого любовь. Женщины в этом тексте испытывают друг к другу в первую очередь печаль.

Я пережила укол развлечения, когда Оксана сказала мне, что написала роман. Хуже, неуместнее, нековременнее романа сегодня не может быть ничего: время традиционного русского, сдается мне, утекло в землю, например, под бадаевскими складами, которую потом ели всем городом. Что может быть непристойнее и скучнее, чем повествование о небывших людях, когда русский, советский двадцатый век наполнил, набил целую свою землю своими бывшими и исчезнувшими людьми. Оксана Васякина держит речь об исчезнувших, но и об оставшихся и переживших; в первую очередь она говорит о своей жизни – перед нами записки молодой персоны, особы, сироты, если мы осмелимся сопоставить это с попытками главного для нас русского прозаика Лидии Гинзбург (филолога, мыслителя, лесбиянки) сформулировать своего блокадного человека Оттера: нечто среднее между собой и всеми остальными.

Проза эта удивительно, почти нестерпимо прямая, открытая. Закон предисловия гласит, что писать следует безлично, притворяясь читателем-невидимкой; но законы в литературе для того и есть, чтобы их нарушать. Как читатель-автор, я не представляю себе такого прямописьма: оно смущает меня, оно трогает меня. Ровный голос прямо, спокойно говорит о смерти, болезни, коррозии. Привносит все это в литературу, делает речью, не позволяет отвращать внимание, отворачивать сердце.

У каждого свое горе. Сколько раз я это слышала за последний год: каждый выражает свое горе по-своему, как умеет и как не умеет. Очень распространена мысль, что о смерти следует молчать, что смерти идет молчание. Тому много причин, например, заметим, – часто, когда говорят о смерти, в самом деле часто получается неважнецки. И тогда призывают поэтов: они вообще существуют на земле в первую очередь для того, чтобы говорить о смерти красиво и прилично. Для этого выдумана элегия (заплачка) – форма хорошо темперированного стона о, воя по ушедшему.