Оксана Васякина - Рана

Я села в кухне и открыла «Одноклассники». Мне было важно, чтобы на мамины похороны пришли все, кто ее знал и помнит. Я шла по списку маминых друзей в «Одноклассниках» и всем, чьим городом был указан Усть-Илимск, писала одно и то же сообщение: «Добрый день, меня зовут Оксана, я дочь Анжеллы Васякиной. Мы хороним маму 20 апреля, сбор в 14:00 на Братском шоссе, на Автовокзале. Напишите, пожалуйста, есть ли у вас машина, если нет, то сколько вас будет, если машина есть, то сколько у вас свободных мест. Поминки устраиваем на Новом городе в кафе „Буревестник“. Мой номер телефона 89689462600».

Среди маминых друзей я находила тех, чьи лица я уже не помнила, но их имена и фамилии хранились в моей памяти. Кого-то я не знала вовсе и понимала, что, скорее всего, эти люди – мамины заводские коллеги. Кто-то отвечал мне сразу, что придет, некоторые сообщения висят непрочитанными до сих пор, уже после я узнала, что многих людей из маминого списка друзей давно нет в живых.

Мы планировали похороны двадцатого апреля, потому что это была суббота, когда могло собраться максимальное количество людей. Тетка написала мне, что место для мамы оформлено и мужчины из семьи посмотрели видео на YouTube о том, как захоронить урну с прахом. Оказалось, что для урны необязательна глубокая двухметровая яма, как для тела, достаточно просто выкопать небольшую нишу в земле. В Усть-Илимске все еще была зима, и мужчины ездили на кладбище, чтобы кирками и лопатами раздолбить мерзлый грунт.

Отправив последнее сообщение, я закрыла ноутбук, и мне вдруг стало очевидно то, что мне придется попрощаться с маминым прахом. Мы жили вместе около двух месяцев, и урна стала для меня частью моего домашнего и внутреннего ландшафта. Я часто обращалась к ней взглядом и речью. Я говорила с ней. Гладила ее рукой, а иногда вскрывала, чтобы приблизиться к капсуле и рассмотреть налет праха на ней. На дне урны по-прежнему лежал клочок бумаги с нашей фамилией и ее инициалами, я не решалась его выкинуть, он хранил на себе тонкий налет праха, он был частью этого тяжелого объекта.

Я собрала вещи для долгой поездки: несколько пар носков, несколько трусов, некоторые из них я купила в Волжском после прощания с мамой, джинсы, футболки и льняные брюки с рубашкой. Я совершенно забыла о том, что такое сибирский апрель. Здесь, в Москве уже грело солнце и снега не было всю зиму, его тщательно убирали по ночам снегоуборочные машины, а по утрам – дворники-мигранты. В апреле я уже вовсю ходила в тонком шерстяном пальто и в легких штанах без колгот. Почему-то мне казалось, что в Сибири сейчас так же тепло и бесснежно. В морковную сумку рядом со своими вещами я поставила ящик с маминой урной. Оделась, присела на дорожку и проговорила: ну все, мама, мы едем в Сибирь. Мне хотелось плакать. Ведь я ехала хоронить мать и везла ее с собой. Мне хотелось плакать от неизвестности. После долгих неприятных разговоров с семьей хозяина я нашла новую квартиру через фейсбук и понимала, что сегодня – последний день моего пребывания здесь, в этой обжитой, удобной и привычной квартире. Мать умерла, и я окончательно осиротела, но теперь у меня не было даже собственного места. Мне некуда было возвращаться.

В метро, не снимая с плеч рюкзака, я села на лавочку и ждала поезда. Угол кофра для урны сильно давил мне в спину, но я терпела. Я думала о том, что мне нужны эти боль и дискомфорт, потому что я прохожу очень важный ритуальный путь, который всегда отмечен страданием.

«Аэрофлот», которым я летела в Новосибирск, возит урны с человеческим прахом в грузовом отсеке вместе со всеми негабаритными грузами. Я подошла к стойке регистрации и протянула паспорт. Женщина, даже не посмотрев на меня, начала искать мои данные в компьютере. Мне нужно было ей сказать о своем грузе, и я, прокашлявшись, сказала ей, что везу прах. Женщина по-прежнему не смотрела на меня. Я повторила свое сообщение и начала вскрывать вспотевшими руками синюю пластиковую папку. Я сказала ей, что готова предъявить все документы. Она наконец подняла на меня глаза, сказала, что никаких документов не нужно, и протянула бирку для негабаритного багажа. Она велела, чтобы я поставила сумку в лифт и вернулась к ней.

Я с ужасом пошла к железному лифту. Мне нужно было оставить маму без присмотра. В лифте стояли чехол с громоздким горным велосипедом и огромная переноска для животного. В переноске движения не было. Я знала, что на время полетов животным дают седативное, чтобы они спали, мне стало невыносимо жалко эту невидимую огромную собаку. Она спала и не знала, что полетит в холодном грузовом отсеке. А что, если она проснется раньше времени? Шум, холод, теснота, темнота – вот что она увидит, подумала я, она будет беспомощно и отчаянно лаять. Но ее никто не услышит. Выдержит ли она этот перелет? Но мне стало немного спокойней от того, что мама летит не одна, а с целой спящей собакой. Я опустила морковную сумку за переноской и прошептала туда, в пустоту, что все будет в порядке и мы скоро встретимся.