Кинки Фридман - Убить двух птиц и отрубиться

— Бармен! — крикнула Клайд. — Эй, бармен!

К ней подлетел другой бармен.

— Что вам угодно, мэм? — спросил он.

— Произошло небольшое недоразумение, — сказала Клайд. — Я дала вон тому бармену стодолларовую купюру за выпивку, а получила сдачи только шесть долларов.

— Фрэнк! — крикнул бармен. — Эта леди говорит, что дала тебе сотню, а ты вернул только шесть баксов сдачи.

— Я дал шесть, потому что она дала мне десять! — откликнулся тот, продолжая разливать напитки.

— А поцелуй меня в жопу! — взвизгнула Клайд. — Сотню я дала!

— Вот она какая, моя девочка! — с гордостью сказал Фокс.

Те ребята, которые толпились у стойки, начали сплачиваться вокруг Клайд, они были явно на ее стороне. Да и разве могло быть иначе! Мы с Фоксом тем временем осторожно придвигались еще ближе, чтобы не пропустить ни одного слова или жеста. Жест не заставил себя ждать: охваченная праведным гневом, Клайд уже вытягивала средний палец в сторону бармена по имени Фрэнк. Тот вскипел и немедленно явился на место происшествия.

— Вот так, а обычно бармена не дозовешься, — прокомментировал Фокс.

— Скажите, мисс, а вы не ошиблись? — спросил первый бармен. Сам Фрэнк, видимо, лишился дара речи от злости.

— Ну, давай, кончай! — бормотал Фокс. — Все, финиш!

— Я? Ошиблась? — переспросила Клайд с негодованием. — Нет. Я помечаю все сотенные банкноты своим номером социального страхования. Просто чтобы вести учет своим средствам. А ну, проверьте-ка в кассе!

В этот момент к месту стычки пришвартовался менеджер бара. Он быстро обменялся репликами с дискутирующими сторонами, потом подбежал к кассе и принялся рыться в сотенных купюрах. Через пару секунд он вернулся обратно с банкнотой.

— Какой у вас номер страхования, мисс? — спросил он.

Клайд назвала номер. Менеджер протянул ей сотню.

— Прошу прощения за недоразумение, — сказал он. — Вашу выпивку мы запишем за счет заведения.

Посетители встретили эти слова небольшим взрывом аплодисментов, к которому мы с Фоксом, разумеется, присоединились. Но бармен Фрэнк, видимо, не разделял общей радости. Он наклонился к Клайд и сказал:

— Я не знаю, как ты это устроила, но я тебя вижу насквозь. Сейчас я ничего не могу поделать, но не дай бог такое случится еще раз!

— Успокойся, малыш Фрэнки, — сказала Клайд сладеньким голоском. — Случится, и не раз.

Когда мы вышли на улицу, Клайд и Фокса просто распирало от радости, и их настроение передалось мне. Огни Нью-Йорка сияли радужными надеждами, все казалось возможно. В тот момент, наверное, для нас и впрямь все было возможно.

— Неплохой гонорар за пятиминутную работу, — сказала Клайд с очаровательной, немного задумчивой улыбкой.

— Дело тут не в деньгах, — тут же стал объяснять мне Фокс таким тоном, словно говорил со студентом-иностранцем. — Дело не в том, выиграл ты или проиграл. Главное — это как ты провел игру, понимаешь?

— Да, да, я понимаю, — ответил я несколько неуверенно. — Только вы мне скажите наконец, в чем игра-то состоит?

— Это игра гордости и хитрости, — сказал Фокс. — Игра любви, мечты и смерти. Я называю ее стрип-покер жизни. Закурить есть?

Только писатель-романист, который ничего не пишет, знает, насколько пустой и кошмарной может быть жизнь. Если вам повезло, и вы пишете, скажем, какие-нибудь документальные книги, то чтобы взяться за дело, надо только как следует сосредоточиться на проблеме или закопаться поглубже в материалы. Но если судьба велит вам писать художественную прозу, то придется бороться с миллиардом тараканов в собственной голове. Придется расширить голову так, чтобы она смогла вместить всю вселенную и чтобы туда еще поместился предмет ваших исследований — человеческий дух.

Как бы там ни было, но во время описываемых событий я все еще ничего не писал. Нет, я начал, написал пару страниц, но потом скомкал и швырнул их в помойное ведро. И промазал, конечно. Я не писал, но что-то новое в моей голове уже стало происходить. Теперь меня не пугал, как раньше, жуткий вид чистого белого листа. Я уже не винил ни самого себя, ни свой упрямый тостер в том, что я ничего не пишу. Я ничего не писал просто потому, что я ничего не писал. И это вовсе не означало, что у меня не было вдохновения. И не означало, кстати, что я не делаю для себя заметок.