Стоян Даскалов - Цветины луга

Сломя голову носился он по селам, с горем пополам наскреб человек десять. Мужчин в селах было мало, еще раньше разбрелись кто куда. Тех, кого он сагитировал, пришлось оторвать от хозяйств.

— Будто болты отвинтил от машины! А сможет ли она работать без них? Поезд пойдет под откос, ежели хоть в одном месте развинтить болты на рельсах! — доложил он о проделанной работе с сознанием совершенного преступления.

— Мы отстаем! — раскричался Солнышко. — Завод через год должен вступить в строй, а мы еще только фундамент закладываем. Послали вам партию машин, чего же еще?

— На одних машинах далеко не уедешь!

— Мы обо всем договорились. Правительство не возражает. Тихомолком будете набирать рабочих, где только можно.

— Тихомолком разоряем хозяйства, — сказал Туча с горечью.

— Сельское хозяйство сейчас на втором плане. Пока не проведем индустриализацию, сельское хозяйство будет хромать. Без железных ног и рук село не сможет прокормить Болгарию, а железные ноги и руки дадут ему заводы. Вербуйте рабочих! Без сентиментальностей! Чего разохался? Я слыхал, что ты так и не ездил в Орешец?

Туча поднял свою буйную голову, и словно тень набежала на Солнышко.

— Орешчане меня прогонят как врага, и я вам заявляю, что туда мне и носа нельзя показывать. Думайте и решайте по совести. Я не могу разорять то, что сам создавал!

Солнышко пустил в ход беспощадные, зазубренные, всем известные слова:

— Возражаешь? Значит, ты против постановления, то есть против решений партии?

Не сладко пришлось Туче. И, чтобы не пришили «антипартийность», в один из вечеров он поехал в Орешец.

Пахло поздней осенью. Из садов тянуло запахом увядших цветов, опавшей листвы. Не слышно было собачьего лая. Ведь это еще при нем была проведена кампания по уничтожению собак. Через открытые двери домов на улицу доносились одиночные женские голоса и детский смех. Фонари не горели. Только утоптанная площадка перед входом в правление была освещена. Там толпилась молодежь. Туча не пошел в правление. Он хотел незаметно пройти прямо домой, но только пересек главную улицу, как из темноты вынырнула мужская фигура, которая показалась Туче знакомой. Это был бай Дафин, сторож.

— Эй, товарищ председатель, как это тебе в голову пришло домой наведаться? Никак дал тягу с завода? Говорят, что-то там у вас не клеится. Верно аль нет? Инжилеры сплоховали, начали строить в низине, и теперь, чего доброго, в тюрьму их засадят. Туда им и дорога! Помнишь, мы тогда всем селом ходили, толковали им, так ведь не послушали народа. Что ж, теперь закроете эту лавочку и начнете копать выше?

— Есть такие слухи, но геологи и технологи гарантируют. Дело идет, но надо ускорить. Через год завод должен задымить.

— Дым повалит — нас задавит. А нам куда же? Меня вот сняли, говорят, нечего стеречь. Завод заграбастал землю, вот меня и сократили. Теперь придется идти на общие работы. Не найдется ли у тебя на стройке какой завалящей работы для меня?

— Найдется. Нам нужны рабочие. За этим я и приехал сюда.

— Слышь, — идя рядом с Тучей, не унимался бай Дафин, — ты про это новому председателю ничего не сказывай, он, как я слышал, готовит тебе какую-то западню.

— Какую еще западню? Я приехал по распоряжению свыше.

— Так-то оно так, но… он против. За каждого человека, говорит, драться будем. Борьба за людей! Не думал, не гадал, что такие времена подойдут!

Туче хотелось скорее попасть домой, но, как это обычно бывает, весть о его приезде по беспроволочному телеграфу мигом облетела все село, и целая куча односельчан преградила ему дорогу.

— Верно, что ты приехал продавать село?

— Кто вам сказал такую глупость?

— А кто тебя знает. Ты вот сейчас начальник стройки, а как пустят завод, может, и директором поставят!

Туча удивился. Это были не просто его товарищи, с которыми он создавал кооператив, но и самые близкие, родные люди: зять Гошо, сестрин сын Пеко, а сзади всех неприступной скалой высился родной брат. Они сверлили его горящими гневом глазами. Он растерялся, не знал, что ответить. Потом, немного успокоившись, сказал:

— Время мертвых душ прошло. Никто уже не может торговать людьми, а тем более целыми селами. Болгария — свободная страна… вам ли доказывать это?

— Ты эту агитацию брось! Скажи прямо, зачем явился? Батраков набирать для хозяев?

Туча нахмурился.

— Да вы что? Запрещаете мне и домой приезжать?

Он думал только переночевать в селе, а утром вернуться на стройку и заявить, что никто из мужчин не согласен идти работать на завод. Ему хотелось поговорить с людьми, выразить сочувствие, дать волю своей неугасшей неприязни к заводу. Самому отвести душу и им дать понять, что он для них свой человек, их опора и что они всегда могут рассчитывать на него. Пусть знают, что он остался для них той единственной Тучей, которая, какие бы ветры ее ни носили, всегда будет оберегать родное село от зноя и пекла, что он не сдался и не думает сдаваться. Он надеялся, что они его поймут, оправдают — не идти же ему против решения партии. Так думал Туча дорогой, но сейчас, когда его окружили со всех сторон и так вызывающе, обнаглев, набросились на него даже его старые враги вроде Маслара, у которого когда-то национализировали мельницу, ему стало обидно. Улыбку, которая готова была заиграть на его губах, сковало морозом.